Только б Спасителю с верой служить
В дали от мира, людской суеты,
В уединеньи святой тишины.
Снова над местом тем ночь настает.
Братия с службы вечерней идет
Мирно по келиям. Тихо горят
Свечи, лампады. Слуги уж спят,
Рядом уставшие мать и отец
Тоже склонились ко сну наконец.
Пимен блаженный однако не спит,
Лишь неустанно молитву творит,
Просьбой настойчивой к Богу стучась.
Вот в уголке догорела свеча:
Стало темно и покойно вокруг.
Ночь за окном все чернее – и вдруг
Келью наполнил свет неземной.
Юноша смотрит: идут чередой
В зареве той несказанной зари
В келию ангелы чудо-красы –
Иноки Божьи в сияньи очей,
С пением сладким, во блеске свечей.
С ними игумен знакомый идет:
С братией он для пострига несет
Книгу священную, мантию, крест.
Благоуханье разлилось окрест.
Вот подошли они к юноше – тот
С радости в толк для себя не возьмет,
Что же за гости такою порой
Ночью к нему вдруг вошли чередой?
Слово игумен к нему обратил,
Юношу с кроткой улыбкой спросил:
– Можешь нам, сын мой любезный, сказать,
Хочешь ли ангельский образ принять?
– Боже Великий! – воскликнул в ответ
Юноша страстно. – Дать сей обет
Богу и Спасу всегда я желал.
Видно, Господь Сам вас в гости послал
Мне, недостойному. Отче святой,
Иноком стать я желал всей душой!
Только достоин – не знаю – им быть,
Грешному ангельский образ носить?..
И совершен был в тот счастливый миг
В келии спящей великий постриг…
Спали родители тягостным сном,
Спали монахи, не зная о том,
Что – то не выдумка, сказочный сон –
В иноки Пимен был их посвящен.
Богу Всевышнему славу воздав,
Вышли все гости, при этом сказав:
– Будет гореть сорок дней и ночей
Эта свеча, что мы дали тебе;
Будешь страдать неисцельно и быть
Немощным телом, покуда ты жить
Будешь в обители этой святой.
Ну а в тот день, как Господь на покой
Грешную душу твою позовет,
Станешь здоровым. С этим берет
Братия убрус и с пеньем идет
К гробу отца Феодосия. Ждет
Не дождется утренний час
Счастливый Пимен: он своих глаз
Не может никак от дверей оторвать.
Смотрит – не верит: быть может, опять
Явятся дивные гости к нему?
Лишь благодатные слезы текут
По исхудалым и бледным щекам.
Вот улеглось по дрожащим рукам
Сердца волненье – и вновь тишина
В спящую келию с ночью вошла…
Братия слышит меж тем – не поймет:
Кто-то у одра больного поет
Пением дивным, какого давно
Тут уж никто не слыхал, и оно
Стройно и сладко струилось, текло,
Грусти и радости было полно.
Что же могло приключиться и быть?
Стали всю братию в кельях будить.
Может, преставился юноша тот
И в его память так стройно поет
Хор сей неведомый? Может быть, он
В иноки был перед тем посвящен,
Как свою душу Богу предать?
Может, пред смертию благословлять
Вышел игумен монастыря,
С братией дивну молитву творя?
Вот они к дверям страдальца идут,
Входят с молитвою – видят, как тут
Гости все, крепким объятые сном,
Спят беспробудно. С счастливым лицом,
Радостный, светлый не спит лишь один
Юноша немощный – матери сын.
Диво, однако, не в том, что не спит –
В том было диво, что ныне сидит
Он уж не в платье обычном своем:
Куколь и мантия были на нем!
Держит зажженную свечу – она
Видно, на постриг была вручена,
Как и гласит монастырский устав.
От изумленья как вкопаны став,
Инока начали все вопрошать,
Кто и когда приходил облачать
В черное платье монаха и кто
Тут совершил посвященье его.
– Братья родные, – монах отвечал, –
Отче игумен меня посвящал.
С ним и другие монахи пришли –
Их-то распевы здесь слышали вы.
Сам я, убогий, могу вам сказать,
Пенья такого от роду слыхать
Мне не пришлось никогда до сих пор.
Истинно, истинно – чудный был хор!
С убрусом в церковь недавно пошло,
К гробу святому его понесли.
Думаю, братья родные мои,
Иноков здешних всех знаете вы…
Все ужаснулись. Ко храму идут:
Может, действительно кто-то был тут
В час полунощный? Но смотрят – висит
Крепкий засов на запорах – закрыт
Храм монастырский в полунощный час.
Подняли братьев-монахов тотчас,
Строго хранивших от храма ключи.
Колокол вдарил в безмолвной ночи…
Вот уж и двери открыли. Идут
В храм опустевший монахи – и тут
Видят: на гробе священном стоит
Убрус, в котором на диво лежит
Волос, что стрижен с страдальца того!