— Но ты недостаточно его любила, чтобы выйти за него замуж.
Она печально улыбнулась:
— Вообрази меня женой бедняка… если сможешь. Я согласилась, что не могу.
— Ты не можешь быть счастливой, — сказала я.
— Я всегда чувствую себя счастливой, когда получаю то, чего хочу, — резко ответила она.
Кезая становилась все более и более странной. Я поговорила о ней с отцом.
— Бедная женщина, — сказал он, — она платит за свои грехи.
Меня всегда трогало отношение отца к людям, ибо я не встречала никого, кто был таким добрым и так жалел грешников.
Однажды одна из служанок пришла ко мне и сообщила, что Кезая исчезла. В эту ночь она не ночевала у себя. И сначала я подумала, что, она нашла себе любовника, но потом засомневалась, так как до родов осталось всего около месяца. Я встревожилась, и какое-то внутреннее чутье подсказало мне пойти в лачугу ведьмы в лесу.
Кезая была там.
Матушка Солтер пригласила меня войти. Я почувствовала странную дрожь, как всегда, когда попадала в ее дом. Он был невелик — одна комната внизу, из которой наверх вела маленькая винтовая лестница. Здесь не было свободного места: кабалистические знаки на стенах и на бутылках, в которых старуха держала свои настойки. На полках стояли горшки с мазями, с балок свисали пучки целебных трав и каких-то незнакомых мне растений. Всегда горел огонь, а над ним на цепи висел весь в саже котел. По обе стороны очага стояли два табурета, и, когда бы я ни пришла, матушка Солтер всегда сидела на одном из них.
Требовалось большое мужество прийти сюда; больные приходили, чтобы излечиться, а влюбленные — за любовным напитком; я набралась смелости, потому что очень волновалась за Кезаю.
Матушка Солтер указала на свободное сиденье возле огня и улыбнулась мне. Она была очень старой, но глаза ее были живые и молодые. Маленькие и темные, они напоминали глаза обезьяны, окруженные морщинками, лукавые и знающие.
Я сказала:
— Я беспокоюсь за Кезаю.
Она ткнула пальцем в потолок. Я вздохнула с облегчением.
— Значит, Кезая здесь.
Матушка Солтер улыбнулась мне и кивнула.
— Ее время уже близко, — сказала она.
— Так скоро?
— Ребенок просится в мир. Она придет раньше времени.
— Это будет девочка?
Матушка Солтер не ответила. Она была вещунья и часто правильно предсказывала пол ребенка.
— А Кезая?
Матушка Солтер покачала головой:
— Ее время на исходе.
— Вы можете спасти ее.
— Нет, ведь пришло ее время.
— Этого не может быть! — воскликнула я. — Вы можете что-нибудь сделать.
Она усмехнулась, и мне стало не по себе. В усмешке, приоткрывшей почерневшие зубы, было что-то недоброе. Потом старуха встала и знаком позвала меня. Она стала подниматься по винтовой лестнице, и я последовала за ней.
Я вошла в комнату с маленьким зарешеченным окном. Хотя было темно, я узнала фигуру, лежащую на соломенном тюфяке.
— Кезая, — позвала я и опустилась на колени рядом с постелью.
— Ты пришла, малышка Дамми, — прошептала Кезая.
— Да, я здесь, Кезая. Я испугалась за тебя. Я не знала, что с тобой случилось.
— Ничего уже не случится со мной на этой земле, малышка.
— Что за глупые слова, — сказала я резко. — С тобой все будет хорошо… и как только ты родишь малыша…
— Ролф Уивер собирался убить меня, — промолвила Кезая. — А теперь меня убьет его ребенок. Но что это был за мужчина! И такой человек пошел на корм червям, куда и я скоро отправлюсь.
— Что за разговоры! — воскликнула я возмущенно. Матушка Солтер фыркнула. Она стояла рядом и взирала на нас, как ястреб.
— Кезая, — позвала я. — Не уходи. Я буду ухаживать за тобой. Буду ухаживать за ребенком…
Кезая схватила меня за руку. Ее рука была горячей.
— Ты присмотришь за ребенком, Дамми? Ты присмотришь за моей малышкой? Ты обещаешь мне?
— Я обещаю тебе, Кезая, мы присмотрим за ребенком.
— И ее будут воспитывать как маленькую леди. Она будет сидеть за столом, где сидели вы с госпожой Кейт и мистером Рупертом. Как бы я хотела это увидеть. И было бы хорошо, если бы она училась по книгам, как мой мальчик. Но он так и не посмотрел на меня. Он не захотел признать меня своей матерью. Он не верит этому. Я хочу, чтобы она была леди. Я буду звать ее моя маленькая Хани. Я хорошо это помню… Ролф был рядом, и никогда мне не было так хорошо, а в окно доносился запах жимолости… в этот день и был зачат мой ребенок. Жимолость, сладкая и липучая. Я назову ее Хани-медовая.
И тут я поняла, что Кезая часть моей жизни, и, если ее не станет, я потеряю эту часть. В детстве после отца я любила Кезаю, и даже матушка никогда не была мне так близка.
А теперь Кезая лежала с каплями пота, сверкающими на ее верхней губе, и вместо румянца на щеках была сеточка тонких красных линий. В ней уже не было прежней веселости, жизнерадостности. Она уже не была влюблена в жизнь, а это могло означать только одно — она готовилась покинуть ее.
Я старалась убедить ее:
— Кезая, у тебя все будет хорошо. Так должно быть. Что я буду без тебя делать? Она сказала:
— Вы справитесь. Вы уже давно не нуждаетесь во мне.
Я возразила:
— Ты будешь нужна ребенку. Твоей Хани. Она крепко сжала мою руку.
— Госпожа Дамаск, вы возьмете ее. Вы будете ухаживать за ней так, как будто она ваша младшая сестра. Обещайте мне, Дамаск.
Я сказала:
— Обещаю.
Подошел кот по кличке Рекин и стал тереться о мою ногу и мурлыкать. Матушка Солтер кивнула:
— Клянись, — сказала она. — Клянись, девочка. Я и Рекин будем свидетелями.
Я молчала, переводя взгляд со зловещего лица той, которую мы называли ведьмой, на странно изменившееся лицо Кезаи. Я понимала важность момента. Я должна была поклясться в том, что буду заботиться о малыше, ребенке служанки и человека, чьей смерти стала свидетельницей и которого считала животным. Даже хуже, потому что зверь убивает от страха или из чувства голода. А Ролф Уивер находил радость в том, что пытал других. Когда я думала о непонятной тяге Кезаи к этому нечеловеку, меня охватывало глубокое омерзение. И я должна была поклясться заботиться об их ребенке! Но сухая рука Кезаи сжимала мою. И в ее глазах я увидела страдание.
Я наклонилась и поцеловала Кезаю. Я сделала это не из страха перед матушкой Солтер, а из любви и жалости к Кезае, которые заставили меня произнести:
— Клянусь.
Странная это была картина. Кезая умирала, а старуха стояла рядом и не испытывала горя.
— Ты пришла сюда и будешь благословлять эту ночь, — сказала она, — если сдержишь свое слово. Если нет — ты проклянешь эту ночь.
Кезая зашевелилась на постели. Она застонала. Матушка Солтер сказала мне:
— Теперь уходи. Когда время придет, ты узнаешь. Я вышла из хижины и что было сил побежала домой.
Я знала, что должна рассказать отцу о своем обещании. Если я расскажу матушке, она скажет:
— Да, девочку можно принести к нам, она будет воспитываться со слугами.
Потом она забудет об этом, и ребенок станет частью домашней прислуги. В помещении для слуг теперь жили и дети. Двое служанок родили, и отец не мог выставить на улицу покинутую мать.
Но это было совсем другое. Я поклялась, что ребенок Кезаи будет воспитываться в доме, ему дадут образование. Я знала, что должна сдержать обещание.
Я рассказала отцу о случившемся и добавила:
— Кезая была мне как мать.
Отец нежно сжал мою руку. Он сознавал, что моя мать, примерным образом следящая за моими физическими потребностями, иногда была немного рассеянна, будучи полностью поглощена своим садом.
— И это ведь ребенок Кезаи, — продолжала я. — Я знаю, она служанка, но ребенок, который родится, будет братом или сестрой Бруно… если правда то, что он ее сын.
Отец молчал. Выражение муки появилось на его лице. Мы редко упоминали в разговоре о несчастье с Аббатством. Исчезновение Бруно глубоко ранило нас. Отец был склонен верить, что Кезая и Амброуз солгали под пыткой, будто Бруно это Мессия или, по меньшей мере, пророк. Я быстро продолжила: