Было необычно видеть матушку оживленной. Обычно она сияла, когда за нашим столом сидел ученый-садовод.
— Удивительно, — говорила она, — как мало используют цветы и травы, которые растут на лугах и в садах. Ведь они цветут, чтобы их собирали, они могут придать особый вкус блюдам. Примула и ноготки — замечательная приправа к пирогам и пирожным.
— Я вижу, — ответил с улыбкой Эймос, — что вам нет равных в искусстве кулинарии.
Матушка улыбнулась, и у нее появились ямочки на щеках. Ей приятнее были комплименты ее саду и хозяйству, чем ее внешности, хотя она до сих пор еще прекрасно выглядела.
Отец сказал:
— Она лучшая домохозяйка в Англии. Я брошу вызов любому, кто будет отрицать это. Ведь когда у Дамаск насморк и, кажется, ничто уже не помогает, ее мать дает ей сок лютика, выпив который, она начинает так чихать, что голова сразу прочищается. А я помню, когда у меня были волдыри на ногах, она вылечила их… это тоже был лютик, да?
— Да! — ответила матушка, — Действительно, травы, корни и цветы могут многому научить.
Так мы беседовали о травах, облегчающих боль и употребляемых в пищу. Во время этого разговора принесли письмо от Кейт.
Ее слуги в ярких ливреях были великолепны! По сравнению с ними наши выглядели незаметными. Одно послание было адресовано матушке и отцу, другое мне.
У нас считалось невежливым читать письма за столом. И для меня это было пыткой, ибо я сгорала от желания узнать новости от Кейт. Посланца повели на кухню, чтобы он подкрепился, хотя, как шутливо заметил отец, столь пышно разодетого человека следовало посадить во главе стола.
Разговор продолжался о цветах и овощах, которые, как считала матушка, скоро будут завезены в нашу страну. Матушка заметила, что ей, как и королеве Екатерине, очень нравятся салаты, но в отличии от королевы она не может послать во Фландрию или Голландию за необходимыми растениями.
— Говорят, собираются привезти фламандский хмель и развести его здесь, сказал Эймос Кармен.
— Да, да! — воскликнула матушка. — Я так хочу, чтобы как можно больше новых растений ввозили в нашу страну. Есть так много съедобных корней, например, морковь, турнепс. Это смешно, что мы не можем выращивать их здесь. Но мы будем. Ты помнишь, как к нам приезжал гость из Фландрии? — обратилась она к мужу.
Конечно, отец не забыл об этом.
— Ты, наверное, тоже помнишь, — продолжала моя мать, — что он хотел привезти эти съедобные корни нам. Они здесь очень хорошо приживутся. Почему мы должны быть обделены ими?! Как бы я хотела приготовить из всего этого салат и преподнести его королеве…
Она вдруг замолчала, вспомнив, что королева Екатерина, которая посылала в Голландию за овощами для своих салатов, уже мертва. Мы все умолкли. Я вспомнила, как король и Анна Болейн, одетые в желтое в знак траура, танцевали в день смерти королевы Екатерины. А теперь и сама Анна мертва, и Джейн Сеймур и ходят слухи, что король чрезвычайно разочарован новой супругой.
Казалось, невозможно говорить о чем-либо еще, чтобы не вернуться к событиям, о которых думали все.
Но мне больше всего хотелось уйти из-за стола, чтобы прочитать письмо Кейт.
«Я написала твоим родителям, чтобы они не препятствовали твоему приезду ко мне. Мне необходимо твое общество. Нет состояния более неудобного, унизительного и скучного, если оно не оживляется приступом физической боли, чем беременность. Клянусь, больше этого не случится. Я хочу, чтобы ты приехала и пожила у меня. Ремус согласен. Фактически он даже хочет этого. Он так радуется мысли о ребенке и так гордится собой (в его-то возрасте!), что терпеливо сносит все вспышки моего раздражения. Я не знала, что мне делать, чтобы рассеять эту скуку и облегчить мучения, и вдруг подумала — Дамаск! Ты должна немедленно приехать и остаться до рождения ребенка. Это несколько недель. Не приму никаких отговорок. Если ты, не приедешь, я никогда тебе этого не прощу!»
Вошел отец. В руке он держал письмо от Кейт.
— Ручаюсь, — сказал он, — ты знаешь уже суть дела.
— Бедная Кейт, — ответила я. — Думаю, она не предназначена рожать детей.
— Дорогая моя, но это удел каждой женщины.
— Каждой женщины, кроме Кейт, — возразила я. — Ну, так ехать мне?
— Тебе решать.
— Значит, ты разрешаешь?
Он кивнул, смотря на меня насмешливо и нежно. Впоследствии мне хотелось знать, предчувствовал ли он что-то.
— Я не хочу оставлять тебя, — сказала я ему.
— В положенный срок птицы покидают гнезда.
— Это будет ненадолго, — уверила я его. На следующий день Эймос Кармен уехал, а я занялась приготовлениями к отъезду. Я впервые покидала наш дом. С отвращением я смотрела на свою одежду. Я понимала, что мои платья будут выглядеть очень скромными в великолепном особняке Кейт.
Мне нужно было проплыть на барке вверх по реке около десяти миль, там меня встретят слуги Ремуса. Я возьму с собой двух служанок. Том Скиллен будет править баркой. Потом мой багаж погрузят на вьючных мулов и лошадей, которые доставят меня в замок Ремуса.
Я очень волновалась, хотела поскорее увидеть Кейт. Без нее и Кезаи, какой она была в былые дни, жизнь шла однообразна и скучно. Тогда был еще и Бруно. О нем я тосковала больше всего и часто спрашивала себя, почему. Он казался таким далеким, и у меня возникала мысль, помнит ли он вообще о моем существовании. Но я не менее, чем Кейт, чувствовала огромное влечение к нему — у Кейт это выливалось во властное желание иметь его около себя, а у меня — во что-то вроде благоговейного уважения. Кейт требовала внимания, а я была рада хотя бы видеть его. Я довольствовалась крошками, падающими со стола богача, а Кейт сидела за ним, наслаждаясь трапезой.
Накануне моего отъезда опять появился Эймос Кармен. Я случайно наткнулась на них с отцом. Они стояли у каменного парапета у реки и о чем-то горячо спорили.
— А, вот и Дамаск. Подойди, дочка, — позвал отец. Я взглянула на них и сразу поняла, что они чем-то озабочены.
— Что случилось? — вырвалось у меня.
— Этой девочке ты можешь доверить свою жизнь, — сказал отец.
— Батюшка! — воскликнула я. — К чему эти слова?
— Дитя мое, — ответил он, — мы живем в опасное время. Наш гость уедет уже сегодня. Но я советую тебе даже не упоминать о том, что он приезжал к нам.
— Хорошо, отец, — пообещала я.
Они спокойно улыбались, а я была так взволнована предстоящей поездкой к Кейт, что почти сразу забыла об их словах.
Я уезжала на следующий день. Отец, матушка, Руперт и Саймон Кейсман пришли на пристань проводить меня. Матушка просила меня запомнить, как садовники Ремуса борются с тлей и какие травы выращивают, а также узнать, есть ли у них растения, ей неизвестные. Отец прижал меня к груди и попросил поскорее вернуться и помнить, что дом Кейт — это не наш дом, поэтому нужно следить за тем, что говоришь. Руперт тоже попросил меня вернуться побыстрее, а Саймон Кейсман посмотрел на меня со странным блеском в глазах, будто и злился, и смеялся надо мной, давая понять, что его самым большим желанием было заполучить меня в жены.
Я помахала им с барки и молча помолилась, чтобы все было хорошо до моего возвращения.
Том Скиллен ловко вел барку вверх по реке. Мимо нас проплывали другие барки и лодки. Чтобы как-то скоротать время, я спрашивала Тома, который очень изменился после смерти Кезаи, так и не придя в себя, знает ли он, чьи это суда. Когда мы проплывали мимо Хэмптона, огромного дворца, становившегося все грандиознее с каждой неделей, я, как всегда, вспомнила о короле и кардинале, стоявших рядом на плывущей по реке барке.