— Что ты здесь делаешь? — закричал он, и я подумала, что Кезая спрыгнет на землю, схватит меня и убежит, ведь он явно рассердился, увидев нас.
— Я смотрю на Дитя, — сказала Кезая. — Оно красивое.
Монах, казалось, был удручен нашим дурным поступком.
— Это только я и моя малышка, — сказала Кезая тем успокаивающим тоном, который делал менее серьезным все, чему другие люди придавали так много значения. — Он собирался бросить в нас камень.
— Это нехорошо, Бруно, — сказал монах. Мальчик вскинул голову и сказал:
— Они не должны здесь находиться, брат Амброуз.
— Но нельзя бросаться камнями. Ты знаешь, что брат Валериан учит тебя любить всех.
— Только не грешников, — сказало Дитя. Я почувствовала себя ужасно плохой. Я была грешницей. Так сказал он, а он был Святым Младенцем.
Я подумала об Иисусе, который лежал в яслях в рождественский день, и как Он должен отличаться от этого Дитя. В нем присутствует кротость, говорила мне моя матушка, и он пытался помогать грешникам. Я не могла поверить, что Иисус когда-нибудь захотел бы бросить в них камень.
— Ты очень хорошо выглядишь, брат Амброуз, — сказала Кезая так, как если бы разговаривала с Томом Скилленом, одним из наших садовников. С ним она частенько болтала. Конец ее фразы звучал насмешливо, поскольку свидетельствовал об ее отказе признавать что-либо серьезное в любой ситуации.
Дитя внимательно смотрело на нас, но, как ни странно, мое внимание было сосредоточено на Кезае и монахе. Дитя могло стать пророком, я слышала, но сейчас оно было простым ребенком, хотя и необычным, я верила в то, что его нашли в рождественских яслях, как верила в существование ведьм, о которых мне рассказывала Кезая. Однако взрослые люди вызывали у меня больший интерес, потому что мне казалось, что они что-то скрывают от меня.
Иногда на дорогах мы видели мирских братьев, монахи же вели замкнутый образ жизни; я слышала, что в последние годы, когда распространилась слава об аббатстве Святого Бруно, число мирских братьев возросло. Иногда они ходили в город, чтобы сбыть товар, сделанный в Аббатстве, обсудить свои дела, но из его стен всегда выходили по двое. Зажиточные родители посылали своих сыновей в Аббатство на учебу; ищущие работу нередко находили ее здесь, на ферме, на мельнице, в пекарне и пивоварне. Жизнь била ключом, ибо помимо монашеской общины там жили нищие и бедные путники, так как в Аббатстве было принято не отказывать никому, кто нуждался в пище и ночлеге.
Хотя я и видела братьев, идущих парами по дорогам, обычно молчаливых, отводящих глаза от мирских зрелищ, я никогда прежде не видела монаха и женщину вместе; тогда я еще не знала, что за женщина была Кезая, но, несмотря на мою молодость, была весьма любопытна на этот счет и удивлена вызывающей и шутливой непочтительностью, с которой Кезая относилась к брату Амброузу. Я не могла понять, почему он не выбранил ее.
Он только сказал:
— Ты не должна смотреть на то, что тебе не полагается видеть.
Потом он решительно взял Дитя за руку и увел его. Я надеялась, что мальчик оглянется, но он не оглянулся.
Когда они ушли, Кезая спрыгнула со стены и сняла меня. Я без умолку тараторила о нашем приключении.
— Его зовут Бруно.
— Да, по имени святого покровителя Аббатства.
— А как они узнали, что его надо назвать именно так?
— Они дали ему это имя и правильно сделали.
— Он станет Святым Бруно?
— Наверное.
— Не думаю, что мы понравились ему. Кезая не ответила. Казалось, она думала о чем-то другом.
Когда мы собирались уже войти в дом, она сказала:
— Это было наше приключение, правда? Наш секрет, Дамми. Мы никому об этом не скажем, да?
— А почему?
— Ну, лучше не говорить. Обещай. Я обещала.
Иногда Иоан и Яков, мирские братья, приходили повидаться с моим отцом, который рассказал мне, что когда-то давно он жил в аббатстве Святого Бруно.
— Я собирался стать монахом и провел там два года. Потом я ушел в мир.
— Из тебя получился бы лучший монах, чем братья Иоан и Яков.
— Ты не должна так говорить, любовь моя.
— Но ты говорил, что я должна говорить только правду. Отец, Иоан стар, он тяжело дышит, а Кезая говорит, что это значит, что у него плохая грудь. Ему нужно пить какие-то травы от матушки Солтер. А брат Яков всегда чем-то недоволен. Почему ты не стал монахом?
— Потому что мир позвал меня. Я хотел иметь дом, жену и маленькую дочку.
— Похожую на меня! — ликующе воскликнула я. Это казалось достаточно веской причиной, чтобы оставить Аббатство. — Монахи не могут иметь маленьких детей, продолжила я. — Но у них есть Дитя.
— Ах, но его появление было чудом. Позднее я поняла, как грустно было моему отцу. Я пришла к выводу, что он страстно желал вести монастырскую жизнь уединения, учебы и размышлений. Но он хотел иметь большую семью — здоровых сыновей, красивых дочерей. И все годы он страстно желал иметь ребенка, но в его желании ему было отказано — пока на свет не появилась я.
Я всегда любила быть поблизости, когда братья Иоан и Яков приходили в наш дом. В своих старых одеждах они и отталкивали, и приводили меня в восхищение. Иногда при виде печального лица Якова и бледного лица Иоана у меня ком вставал в горле, меня трогало, когда я слышала, как они называли моего отца братом.
Однажды я играла с собаками в саду, устала, забралась к отцу на колени и, как все дети, быстро уснула.
Когда я проснулась, в саду, на скамье возле отца сидели братья Иоан и Яков и говорили с ним. Я старалась не шевелиться, лежала с закрытыми глазами и слушала. Они говорили об Аббатстве.
— Иногда я удивляюсь, — сказал брат Иоан отцу, — как изменилось Аббатство со времени чуда. Радостно говорить об этом, как ни с кем за пределами Аббатства, именно с тобой, Уильям, не так ли, Яков?
— Правда твоя, — согласился Яков.
— Печален был день, Уильям, — продолжал брат Иоан, — когда ты решил уйти от нас. Но, может быть, ты поступил мудро. Сейчас твоя жизнь… Принесла ли она тебе покой, как ты желал? Ведь у тебя хорошая жена. У тебя есть ребенок.
— Я доволен, если все останется так, как сейчас.
— Ничто не стоит на месте, Уильям.
— Да, времена меняются, — печально сказал отец. — И мне не нравится то, как они меняются.
— Король жесток в своих желаниях. Любой ценой он добивается того, чего хочет. И королева должна страдать из-за той, которая теперь делит ложе с нашим монархом, чтобы нарушить наш покой.
— А новая возлюбленная короля? Что будет с ней, Иоан? Сколько она сможет владеть его сердцем и чувствами?
Они помолчали.
Потом брат Иоан сказал:
— Можно подумать, что с приходом Дитя мы все должны стать возвышенными духовно. Это совсем не так. Я помню день… июньский день, месяцев за шесть до его появления. Жара была ужасная, я вышел в сад, надеясь на прохладный ветерок с реки. Мне было тревожно, Уильям. Мы были очень бедны. За год до этого наш урожай полностью погиб. Мы были вынуждены покупать зерно. Среди нас были больные, мы не могли содержать себя. Казалось, Аббатстве впервые за двести лет пришло в упадок и мы будем голодать. И в тот день в саду я сказал себе: «Только чудо спасет нас». Я не уверен, молился ли я о чуде. Думаю, я хотел, чтобы чудо случилось. Я не просил смиренно, как просят в молитве. Я не говорил: «Святая Матерь Божья, да будет воля твоя, чтобы аббатство Святого Бруно не погибло! Спаси нас!» Я был сердит, настроение было не для молитвы. Теперь мне кажется, что дух мой был дерзок и заносчив. Я требовал чуда. И потом, когда чудо случилось, я вспомнил тот день.
— Но что бы это ни было, твои слова были услышаны. Через несколько лет Аббатство стало богатым. Теперь вы не боитесь, что оно придет в упадок. Никогда за всю свою историю Аббатство не процветало так.
— Это правда, и все же удивительно. Мы изменились, Уильям. Мы стали суетны, правда, брат Яков? Яков кивнул.
— Вы делаете много добра в общине, — напомнил им отец. — Вы ведете праведную жизнь. Может быть, более похвально помогать собратьям, чем мыкаться в размышлении и молитве.