Чудо в перьях
А чего людей бояться? Большие, но медленные. Крыльев для улететь в случае чего – нету. Прыгают грузно и низко. В высоту тяжелыми предметами бросаются лениво – вечный недолет. Бездарны по части сочувствия и понимания чужих мыслей и флюидов.
Некоторые даже готовы к дружбе и сотрудничеству. В смысле: едой, бывает, делятся. И даже радуются чужой радости. Коварны по-настоящему, профессионально, редко бывают, только по пьяни или по большой любви. Короче, приспособиться можно. Так старшие учили. И оказалось, что так и есть. Главное – дистанцироваться. Не принимать всерьез их беды и чаяния, в душу не пускать, не задруживаться. Типа: не верь, не бойся, не проси, а когда сами предложат и сами все дадут, подумай хорошенько, прежде чем брать и какаться на лету от счастья. Вдумайся просто: оно тебе надо? С чегой-то вдруг сами предлагают и все дают? Может, не стоит и подлетать? Может, они от зависти? Тебе крылья даны, а им – голые лопатки без перьев, что они могут? Зато ты у них с ладони клюешь. Когда они предлагают.
Может, ну их совсем?
Может, и так. Однако есть еще такая штука – фатум. Она же рок. Она же судьба. И рок этот катится сам по себе, куда хочет. Надо – не надо. И мудрость предков бессильна. Это судьба распоряжается, какая трепетная птица будет без затей заглатывать, давясь, у помойки остатки человечьей жракалки и взлетать в случае чего на высокую тополиную ветку к сытым и довольным детям, а какая начнет искать выходы в иную реальность и завязывать на свою голову противоестественные контакты. Когда речь идет о судьбе, жаловаться облакам, выклевывать перья на груди и каркать до хрипоты – полная бессмыслица. Живи себе по-своему и радуйся, чему получается.
Она была ворона. Она любила экстрим и риск. Она видела мир с высоты. Ей нравилось жить. Ей было дано знать все про всех без слов и чтения мыслей. Ее влекли живые существа, непохожие на родных и близких.
Юность ее прошла в компании недомашних людей. Среди людей тоже есть такие. Не-вписывающиеся. Без места прописки. Их то есть как бы и нет. И при этом они вполне есть, и живут, как положено: хотят есть и спать, мерзнут на холоде, потеют, если жарко или когда больны, отправляют естественные потребности вплоть до секса, опасаются, сбиваются в стаи, чтобы выжить. Заводят друзей среди птиц, зверей и насекомых.
Тем летом несколько баклажанного цвета людей заселились за большой скамейкой на Петровском бульваре. Они там хорошо обжились, как вожди на дачах: скамейка под себя дождь не пропускала, спать сухо. Менты не лезли – им чего, из-под каждой лавки дерьмо выгребать? Им за это деньги не платят. Бутылки по всему бульвару: молодежь хорошо гуляет веснами. Денежкой одаривают не скупо, не замозолились еще юные души бытовыми склоками. Травка зеленеет. Деревья шебуршат листьями. Птицы выкрикивают что-то в адрес неба, слова разбираешь, если нутро окропить удается. И никому, главное, ничего не должен. И сердце открыто для нормальных справедливых отношений.
А ворона как раз незадолго до этого родилась, научилась летать и сугубо интересовалась мироустройством, решая, кем быть. Люди влекли ее неприличием своей конституции, постоянством местопребывания, звуками голосов и еще чем-то необъяснимым. Может быть, подобное влечение было ее генетическим пороком, кто знает.
Так что они подружились. И довольно быстро. Подскамейные люди немедленно заметили стремящуюся к одомашниванию черноокую птицу и обрадовались. Торопливо стали делиться хлебом насущным. Рядом с домашним животным они казались себе более настоящими, не так безнадежно замкнутыми в своем изгнании.
– Цып-цып-цып! – звали они, подняв головы к ватным облакам, когда приходила пора утолять голод. – Гули-гули-гули!
Ворона стремительно подлетала. И чаще всего не одна.
– Прилетели, гуси-лебеди? – восхищались бескрылые. И немедленно кидали куски своей еды в сторону званых гостей.
Успокоенные едой, некоторые люди извлекали из себя протяжные звуки, непохожие на обычную деловую перекличку.
– Дывлюсь я на нэбо, – запевал главный воронин друг высоким жалобным голосом. – Тай думку гадаю…
Ворона принималась неистово каркать от жалости, чуя его неподдельную тоску. Друг постигал, что ворона сочувствует и переживает. Рыдая, он спрашивал вещую птицу:
– Чому я нэ сокил, чому нэ летаю?
Она понимала его стремление к небу и невозможность осуществления этого порыва.
Однажды, чтобы утолить скорбь поющего, она притащила ему подарок: бублик. Исхитрилась цапнуть у булочной, когда разгружали. Летела трудно: низко, с передышками. Бескрылая компания оценила. Гляди-ка! У них теперь своя птица ручная. Не курица, не попугай. Ворона! Самое то!