- Михал, что с тобой?… Я думала, это ты со сна такой чудной, но ведь ты вроде бы уже совсем проснулся? Что с тобой? Не заболел ли, часом, сынок? - И, опять встревоженная, она протягивает руку к его лбу.
- Здоров я, - отстраняется Михал.
- А как праздники провел? Наверно, Петровские приглашали тебя в гости?… Ты же здесь один… без дяди остался…
- Ну и что?… Больно я им нужен! На праздники… - произносит он с многозначительной интонацией в голосе.
Мать этого не замечает.
- Ну, они хоть угостили тебя? Дядя всегда у них…
- При чем тут дядя? - Михал даже подскакивает на кровати. - Что я, нищий, что ли? Не нужны мне ничьи подачки! Ничего мне не надо! Никого! Никого! Понятно?
После этого взрыва Михал поворачивается на бок и закрывает рукой лицо: ему больно видеть побледневшее, испуганное лицо матери. Всего несколько месяцев он не видел ее, а как она изменилась! Похудела, осунулась, сгорбилась.
Как она сейчас поступит? Окликнет его? Соберется и уйдет? При этой мысли сердце у него сжимается от боли. «Нет, пусть уж лучше она сердится… Только бы не уходила…»
Слышится шорох. Михал отнимает от лица руку, готовый вскочить с кровати и загородить матери дорогу к двери.
Она подходит к окну и тяжело опускается на табурет. Кладет руки на подоконник, роняет на них голову. Видно, что она очень устала. Всю ночь не сомкнула глаз. На праздники у нее тоже не было ни минуты отдыха. Михал хорошо знает до предела заполненные всякой домашней работой «праздничные» дни матери!
А теперь вообще в ночь на завод! Две ночи без сна, дорога туда и обратно затем только, чтобы убедиться, что с ним ничего не случилось, чтобы провести с ним несколько часов…
«Сын! Сынок!» - долетает откуда-то эхо материнских слов, услышанных им после пробуждения. А может быть, это она сама вновь повторяет их?
Нет. Михал напрасно напрягает слух. С улицы доносится лишь воркование голубей. Может быть, она заснула?
Осторожно, стараясь не шуметь, он встает и подходит к окну. Поднимает мать на руки - какая она легкая, кажется, похудела еще больше! - и укладывает ее на дядину кровать. Пусть отдохнет. До поезда еще несколько часов. Он приносит одеяло. Утро прохладное - пусть согреется. Заботливо, со всей нежностью, на какую он только способен, Михал укрывает мать… и вдруг худые руки обвивают его шею, а горячее, заплаканное лицо прижимается к его щеке…
Когда несколько часов спустя мать открывает глаза, она видит сына снующим вокруг стола. Он накрыл уже его к завтраку, красиво разложил на тарелках все, что было в доме и что привезла она. «Где он взял скатерть?» У брата она никогда не видела скатерти! Загадка разъясняется, когда в слегка приоткрытых дверях появляется девочка, та самая, которая утром впустила ее в квартиру. Она подает Михалу сахарницу.
- Михал, я принесу примулу, - шепчет она, - поставим ее посередине.
- Зачем? Ее же не едят?
- Зато красиво!
- Ладно, давай сюда свою примулу!
Михал замечает, что мать открыла глаза.
- Мама, вставай, завтрак готов.
«Неужели это тот же Михал?» Тот и совсем не тот. Возмужал. Стал серьезнее. Но не это главное. Что же в нем все-таки изменилось? Что?… Во время завтрака, и потом по пути на вокзал, и даже у окна в поезде, который вот-вот тронется, мать внимательно всматривается в сына и уже в который раз все спрашивает:
- Скажи правду, сынок, как тебе живется здесь, у дяди?
- Ну что ты заладила одно и то же? - не выдерживает Михал. - Я же сказал. Нормально, и точка!
- Ты стал у меня совсем столичный житель! - замечает мать, окидывая его изучающим взглядом.
- А что я, хуже других? Старый мой костюм давно вышел из моды. Адью-мусью! А этот мне больше идет, правда? Я думал, это ты деньги присылала… вот и купил. Но я все дяде отдам, не беспокойся… Железно!
Мама еще что-то говорит, но поезд уже тронулся. Михал бежит за вагоном и кричит:
- Не забудь: двести злотых - только для тебя! Только! Смотри не вздумай тратить на что-нибудь другое…
Мама, наверно, уже не слышит его, но внезапный блеск ожесточения в его глазах, взмах крепко сжатых кулаков лучше всяких слов говорят ей: это все тот же, прежний Михал, - порывистый, угловатый, резкий, но, как и прежде, любящий ее, готовый встать на ее защиту, не дать никому в обиду, позаботиться, чтобы она, думая о других, не забывала и о себе.
ГЛАВА XVIII
Агнешка демонстрировала соседям свой тщательно убранный и старательно выкрашенный балкон с цветами в маленьких горшочках.
- Красиво… хотя краска, наверно, долго не продержится. Впрочем, все равно скоро переезжать, - выразила свое мнение пани Анеля.
- Анютины глазки подобраны со вкусом, - похвалил пан Шафранец. - Когда разрастутся, в каждом горшочке будет цветник.