— Каждый день у нас с тобой радость и чудо! — Поля вдруг потянулась к бабушке, обняла, подпрыгнула и поцеловала в щёку.
РЮКЗАК-ГОРА
Поля проснулась не так-то уж и поздно, в восемь часов, а бабушка и на базар сходила, и на автобусную станцию.
— Я подумала-подумала, — сказала бабушка, — утренний рейс в пять, значит, поднимать тебя надо будет в половине четвёртого… Собирайся, Полюшка, поедем к прабабушке нынче. Автобус в самую жару, в три часа дня. Потерпим.
— Потерпим, — согласилась Поля, ей давно уже хотелось к прабабушке.
Прабабушка жила в царстве лебедей. Так мама говорила.
Анна Порфирьевна была старшая прабабушка. В нынешнем году ей исполнилось 83 года.
Поля везла три подарка: от папы, от мамы и от себя. Рюкзак был огромный, а под рюкзаком совсем маленькая девочка. Все пугались, а Поля под ноги смотрела, чтоб не рассмеяться. Ее огромный рюкзак — сними его с плеч — улетит: такой он лёгкий.
Автобус, глядя на Полю и на ее рюкзак, развеселился. Бывают ведь всякие автобусы. Этот мчался, как мальчишка. Мимо дебрей кукурузы. Мимо полей солнышек. Солнышки справа от дороги, слева, от одного края земли до другого края. Потом пошли виноградники. Виноградники — это зелёные армии, построенные в ряды, как перед сражением. Шеренга за шеренгой, шеренга за шеренгой. И вот она степь: ковыли, колючки, полынь! И — приехали.
Поля каждый год поздравляла прабабушку с днём рождения, и всё-таки ей было страшновато. А что если Анна Порфирьевна старая-старая? С клюкой, беззубая, на тонких ножках?
Автобус привёз их с бабушкой в самый центр посёлка, к магазину.
— В советское время здесь был спортивный зал, — сказала бабушка. — А дом с колоннами — дворец культуры. Теперь здесь живёт бизнесмен, раньше он был бандитом, инкассаторов грабил. А это — школа искусств.
— Бабушка, это бар! Тут же вывеска!
— Это теперь людям пьянствовать положено. Капитализм… А в советской стране в этом доме детей искусствам обучали. Рисовать, петь, балетным танцам, музыке. Здесь было десять комнат для занятий пианистов. Два хора имелись, два оркестра. Хор взрослых в Кремлёвском дворце выступал, к немцам ездил, к чехам, а детский так даже в Париж.
Бабушка, шла мрачная, показала на большое здание с выбитыми стёклами:
— А здесь помещались колхозная картинная галерея и библиотека. Новые хозяева картины иностранцам продали. Ценные книги растащили по своим библиотекам, а детские — в овраг. Вида у них никакого, читаны-перечитаны. Хотели казино открывать. Да то ли игроков не сыскали, то ли хозяйчик за границу сбежал.
Они вышли на околицу, и едва приметная тропинка повела их по степи с ковылями к двум домикам среди густой зелени.
Подошли ближе. Домики особенно не подросли, зато деревья стали огромными. Это были три могучих ореха, и с самого ближнего спускалась по сучкам, как по лестнице, женщина, с головой, но без лица.
— Мама! — всплеснула руками бабушка. — Куда тебя занесло?!
— Закудыкала! — ответила недовольно женщина без лица. — Ты лучше мешок у меня прими. Рой улетел. Третий на дню. И все на это дерево.
Бабушка приняла мешок. Женщина без лица сняла маску, и Поля поняла: это прабабушка.
ПРАБАБУШКА
Ефросинья Калинниковна бабушка как бабушка. А вот Анна Порфирьевна — богатырша: ростом с папу, а может, и повыше папы.
Прабабушка спустилась с дерева, взяла у бабушки мешок — с пчёлами — и отнесла к ульям. Ульи стояли в дальнем углу сада.
— Видала? — спросила бабушка о прабабушке. — По деревьям ее носит. Господи!
— Видала, — сказала Поля радуясь: прабабушка хоть и древняя, а вон какая!
Вокруг дома широкой голубой полосой росли крошечные цветы.
— Это же незабудки!
— Уж конечно, незабудки. Анна Порфирьевна об одних незабудках и печётся. Под яблонями погляди.
Земля в саду тоже была голубая, и Поля подумала: у прабабушки и мёд, наверное, голубой.
— Пока она с пчёлами управляется, пошли в хату, чайку заварим, — предложила бабушка.
В хате было преудивительно. Стены белые, печка белая, на печке — огромная голубая незабудка.
— Она у нас художница! — сказала о прабабушке Ефросинья Калинниковна.
— Значит, у нас все художницы! — удивилась Поля. — Прабабушка, бабушка и я.
Обувь сняли за порогом. Пол для босой ноги — шёлковый, и уж до того чистый, что даже рекой пахнет.
У стены лавка. Стол большой, скатерть на столе кружевная.
Пришла прабабушка, покосилась на огромный рюкзак, подошла к Поле.
— В отца. Нашего рода.
У Поли глаза были мамины, а глаза у мамы — самые прекрасные в мире. Это ведь папины слова. Но Поля всё-таки промолчала. Прабабушка поцеловала правнучку в лоб и вдруг подняла, обняла.