— Бумажника нет. Есть кошелёчек для мелочи.
— Ну и ладно. Положишь кусок выползня в кошелёк, и вместо копеек у тебя гривни будут водиться.
— У нас рубли.
— Значит, рубли. Какая у вас самая большая деньга?
— Наверное, тысяча. Я её не видела.
— Теперь увидишь! Прямо обалдение! — Георгий заглянул в Полину шапку, полюбовался выползнем. — С узорами. Ну, чего? Бежим?
На вершину кургана они влетели вместе. Поля ахнула:
— Георгий!
В степи паслись длинноногие, длинношеие птицы.
— Журавли! — прошептал Георгий. Он тоже наконец удивился. Пригнул голову, стал отступать. Поля тоже пригнулась, тоже попятилась.
У подножия кургана мальчишка, перевёл дух.
— Не спугнули! — И признался: — Я журавлей только в небе видел.
— А я в кино, — сказала Поля.
СВЕРЧКИ ПРАДЕДУШКИ
Дождь пошёл из серого облачка. Да пуще, пуще! Было небо синее, и откуда что взялось — ни единого просвета.
— Смилостивился Господь — дождя послал! — обрадовалась прабабушка. Поглядела, как Поля томится возле окошка, достала из шкафа альбом.
Бабушка обрадовалась:
— С детства любила фотографии смотреть.
Поле удивительно было — бабушка говорит: с детства. Папу и маму в пелёнках Поля видела на фотографиях. А бабушка да прабабушка — они всегда были бабушка да прабабушка.
Альбом начинался фотографией величиной с календарик. Прабабушка всё-таки была маленькой! И даже очень маленькой. На фотографии поместились прапрадедушка с бородой и в картузе, прапрабабушка с шалью по плечам и шестнадцать белых головок. Самая крошечная — прабабушкина, она в семье младшая, и у неё было пятнадцать братцев!
Прабабушка смотрела на фотографию, подперев рукою щёку.
— Господи! Столько ртов, и — раскулачили.
— Как это? — спросила Поля.
— Вырастешь — узнаешь.
— В коллективизацию богатыми посчитали, — сказала бабушка. — Три коровы, три лошади, две двойные избы. Старшие прабабушкины братья Иван Порфирьевич да Михаил Порфирьевич свои уже семьи завели. Всех в кучу — двадцать пять-то душ! — и на озеро Иссык-Куль… В нашем роду теперь киргизы, казахи, уйгуры, хоть в Среднюю Азию поезжай, хоть в Китай — за свою сойдёшь.
Прадедушкиных старых фотографий было только две. На одной он в косоворотке, держит двумя руками огромную гроздь винограда. На другой — в шинели, в фуражке, с ремнём через плечо. Погон на шинели нет, а в петлицах какие-то треугольники.
— Прадедушка был большой командир? — спросила Поля.
— Ужасно большой.
— А сколько воинов у него было под командой.
— По-моему, он сам над собой командовал. До учебы в институте по столбам лазил — монтёр. Вот его и определили в связисты. Забыла, как речка-то называется. Двадцать восемь раз — в ноябре-то! — переплывал за день да за ночь ту речку — провода перебитые восстанавливал. В том бою весь их взвод полёг. Один мой Калинник уцелел. Шинель вся в дырках, а самого даже не поцарапало.
— Прадедушку твоего Господь на войне хранил, — сказала бабушка. — Помнишь, как он про двух лейтенантиков-то рассказывал?
— Такое не забудешь. Это уж в Германии было. Передышка у них после боя выдалась. Калинник сыскал какой-то окопчик немецкий, с крышей, и лежит, отдыхает. А тут два лейтенанта: «Нам карту надобно поглядеть, поищи себе, сержант, другое место». Дождик льёт, а что поделаешь. Начальство приказало — исполняй. Вылез Калинник — мокнуть, но жить: в окопчик через минуту мина угодила. Прямёхонько.
На всех фотографиях глаза прадедушки — смеялись. Даже на фотографии, где за его спиной какая-то беднющая деревенька. Домики без окошек, с плоскими крышами.
— А это что за бугорок с окошками? — спросила Поля.
— Землянка, — сказала бабушка. — Не узнаешь, где это?
— Не узнаю, — призналась Поля.
— Такое вот Благодатное было. Куда нас автобус привёз. Твой прадедушка чудо сотворил.
— Да-а! — Анна Порфирьевна даже головой покачала. — Земля здесь безводная. Эти глинобитные домишки — сакли. Татар отсюда выселили в Казахстан — всё война, Господи! — а сюда украинцев и русских. Горе мыкать. Ничего не растёт, разводить скотину — кормов нет. Трое директоров отсюда самовольно утекли. Один полгода мучился, другой неделю, а третий приехал, поглядел и бегом без оглядки. Тогда и прислали Калинника. Это наша с ним землянка. Он три дня пожил и уехал. Думали, тоже сбежал. Ан, нет! Меня привёз. Невесту. «Будешь, — спрашивает, — жить в этом забытом Богом месте?» А я ему в ответ: «Где муж, там и жена». Удивил Калинник местный народ — свадьбой начал своё правление. А на другой день после свадьбы всех жителей записал в хор. Сам тоже пел, а управлять хором пришлось мне. Я пусть и самоучка, но после войны в церкви регентом была. Приехали мы в Благодатное в августе, всю осень, всю зиму пели. А весной у нас уже было двенадцать скважин, и Калинник заложил первый в здешнем краю виноградник. Сразу на сорок гектаров. Через десять лет люди просились в наше хозяйство, а через двадцать — мы жили как при коммунизме. Для рабочих строили коттеджи. Бесплатно! С усадьбой, с гаражом. И не шли. Подавай квартиры. Зачем огород, когда всего вволю. Зачем жить бирюками — с соседями веселей. Свадебкой да песнями взял Калинник народ.