Возле её подушки, у стены — ларец. Поля, затая дыхание, подошла к постели. Ларец был тёмно-красного дерева, резной. Грозди винограда, диковинные листья.
В середине ключ.
Поля поставила ларец на стол. Тяжёлый! Набралась храбрости, повернула ключ — крышка откинулась, на крышке зеркало: Поля увидела в нём девочку, глаза серьёзные, насторожённые. Заглянула в ларец: на шёлковом, с арабскими письменами платке бусы: розовые сияющие камешки.
В комнату вошла мама.
— С днём рождения, Поля! Какие красивые камни. Я ведь тоже терпела, не открывала ларец.
Мама надела бусы на Полю. Тотчас девочка в зеркале стала розовая от радости и удовольствия.
— А загад? — спросила Поля.
Мама подняла шелковый платок. Ларец был полон монетами. Нет, не золотыми.
Это были монеты множества стран.
— Коллекция! — сказала Поля. — Папа подарил мне коллекцию.
— Коллекция сама собой, а загад — другое.
Поля брала монетки, рассматривала.
— Какой же папин загад?
Мама смотрела тоже монетки и пожимала плечами:
— Что-то уж очень хитро.
— Мама, совсем не хитро! — Поля ударила в ладоши, перекрутилась на одной ножке. — Папа подарил мне земной шар! Все страны, где он был сам!
— Ничего себе! — сказала мама. — Да ты у нас — царица Савская!
— Кто это?!
— Царица древней Абиссинии. Она самого царя Соломона затмила мудростью.
— Тут нет мудрости! — не согласилась Поля. — Тут — сказка. Бросил монетку в специальный аппарат — дверь отворяется, и ты в Индии, или в Китае, или в Касабланке, где Магриб. Щёлк — и чудо! Щёлк — и ты уже у чукчей.
— Щёлк! — сказала мама, показывая билеты на поезд. — И мы — в Крыму.
НАШЕ И ЧУЖОЕ
На море Поля ехала к себе на родину — она ведь в Крыму родилась, но в другую страну. Люди там все наши, там бабушка, прабабушка, а страна другая.
— Одни птицы не ведают границ, — сказала тётя, которая занимала нижнее место номер 23.
Поле нравилось своё, 22-е, верхнее. На верхней полке как в собственном царстве. И слышишь, о чём говорят, и все тайны с тобой.
— Как знать, — сказала мама о птицах. — Птицы возвращаются на свои старые гнёзда. Их дом — где родились. За море их зима гонит. Там они, наверное, как беженцы живут.
Поля забеспокоилась: земля, куда они едут, чужая, а море?
— Море — оно чьё?
— Море общее, — сказала тётя. — Общечеловеческое.
— Значит, немножко наше? — обрадовалась Поля. — Берег не наш, а море немножко наше.
— Море немножко наше, — согласилась тётя. — Только зачем тебе своё собственное море?
— Не собственное, а наше. Когда наше — тогда все друг друга любят. И жить хорошо.
— А когда чужое?
— Бррр, — сказала Поля. — Чужое — холодное слово. А мы ведь в тепло едем.
ПОЛИНЫ БАБУШКИ
В вагоне Поля торчала в коридоре — в окно смотрела. С нею заговорил пассажир из соседнего купе. У него был очень большой живот и очень веселые глаза.
— Далеко ли едешь, пташечка?
— Далеко, — сказала Поля.
— В санаторий или дикарём?
Поля удивилась. Разве она похожа на дикаря? А вот кто спрашивает… Здоровенный, как слон, в шортах, в майке. Грудь волосатая, на ушах тоже волосы растут.
— Я еду к бабушке! — ответила Поля, соблюдая вежливость.
— А много ли у тебя бабушек? — не унимался сосед и всё чего-то веселился, улыбался.
— Дедушка у меня один, — сказала Поля правду, — а бабушек — четыре!
Весельчак опешил:
— Как это — четыре?!
— Потому что прабабушки тоже бабушки, — сказала Поля и ушла к себе, и дверь за собой закрыла.
КА-ПИ-ТАН
Вагон проехал мимо бабушки, мимо Евфросиньи Калинниковны. Поля очень гордилась, что выговаривает имя и отчество бабушки без единой запинки.
Платформа всё плыла, плыла и — стоп.
Мама и Поля вышли из вагона, а бабушка к ним бегом бежит.
— Вот они, мои родненькие.
— Кому ехать? — спросил маму человек в шлёпанцах и с ключами.
— Нам, — сказала мама.
Воздух был сладкий, на небе ни облачка. В машине Поля почувствовала: от бабушки, как от самой Евпатории, пахнет сладко и ещё чем-то чистым, удивительным.
— Бабушка, Евфросинья Калинниковна, чем ты так вкусно пахнешь? — не утерпела Поля.
— Солнышком да морем, — ответила бабушка. — Имечко-то моё выговариваешь.
— У меня все звуки, как орешки! — погордилась Поля: —