— Вон идет наш ясновидящий. Он видит лучше всех, потому что мы смотрим только глазами, а он еще и задницей, ха-ха-ха!
— Зато ваши задницы сейчас будут в синяках, — яростно кричал Станислаус. Он пинал мальчишек ногами, брыкаясь, как молодой жеребенок, но противников было много, в их числе оказывались и его братья. Они хватали Станислауса, валили на землю, плевали ему в уши и приговаривали: «Вот так шумит море в Бразилии!»
Вырвавшись, он удирал подальше. Вытирал уши, намокшие от «бразильского моря», и проклинал своих врагов, желая им всем покрыться паршой, коростой, нарывами и заболеть корью. Но гнев его и ненависть были недолговечны. Вокруг оказывалось множество добрых существ, среди которых он чувствовал себя понятым и великим, и они быстро утешали его. Голубая бабочка садилась на его деревянный башмак и помахивала крылышками. Это была не бабочка, а крылатый голубой гном.
— Что прикажете, ваше величество, молодой Бюднер?
— Примчи мне облачную колесницу. Я желаю унестись отсюда, поглядеть на море в Бразилии.
— Извольте! — и бабочка, взмахнув крылышками, улетала.
Дома у Станислауса тоже были свои особенные игры. Он сделал из соломы чучело и напялил на него старую солдатскую куртку отца. А на соломенную голову насадил старую женскую шляпу. В довершение всего под шляпу он воткнул курительную трубку. И чучело стояло в огороде Бюднеров, засунув руки в карманы. Некоторое время птицы не подлетали близко. Их пугало чучело; но оно все стояло и стояло, словно выросло на грядке, и птицы постепенно привыкли к нему. Под конец они даже садились на трубку — Станислаус набивал ее червяками и зерном. Трубка стала удобной кормушкой для пичуг.
Через некоторое время Станислаус попробовал сам встать на том же месте. Он натянул старую солдатскую куртку отца, свое веснушчатое лицо спрятал под женской шляпой и взял в рот ту же трубку. И — кто бы только мог подумать — птицы прилетели к нему и точно так же клевали из этой трубки. Более того, они даже садились на вытянутые руки мальчика. Прошло еще некоторое время, и Станислаусу уже не требовалось ни солдатской куртки, ни шляпы. Достаточно было ему выйти в огород, свистнуть по-скворечьи, и птицы слетались и клевали у него прямо из рук.
В долгие воскресные дни жители деревни, прогуливаясь, подходили к огороду Бюднеров и смотрели на это птичье чудо.
— Не сойти мне с места, если у паренька нет воистину божественной чудотворной силы. Право же, сосед Бюднер!
Божественная сила? Станислаус никогда не разговаривал с богом, не выпрашивал у него чудотворных сил. Станислаус был просто Станислаусом, и он делал то, что ему нравилось. А что такое бог — это было так же трудно понять, как десятичные дроби. Бог жил в толстой черной книге с крестом на обложке. Учитель Гербер и вечно охающий пастор называли эту книгу библией. Бога словно в давние-давние времена заперли в этой толстой книге. Там он и сидел, притаившись. Он подкарауливал школьников и обрушивал оттуда на них мрачные непонятные изречения. А учитель Гербер стоял тут же с палкой и твердил:
— Будьте набожны и заучивайте.
Дети заучивали это мрачное бормотание бога и не понимали его. «Милосердию господа благодарны мы за то, что мы еще существуем, а не испепелены, и благодати его несть конца…»
Станислаус уходил в лес. Он разведал там лисью нору. И захотел приручить лисенка, с тем чтобы тот ходил с ним на поводке, как собака, а когда потребуется, ловил для него зайцев и кроликов, как лиса.
Станислаус сидел у норы. Дятлы скоро успокоились. Мальчик умел сидеть совершенно неподвижно, так что даже такие бдительные птицы, как дятлы, принимали его за пень. Муравьи шныряли взад и вперед по его голым ногам. Но лисенята все не хотели показываться. Зато в кустах показалось нечто совсем другое. Раздался шорох, треск и шепот. Сперва из зарослей высунулся двойной ствол охотничьего ружья. Станислаус мгновенно повалился ничком в жесткую лесную траву. На полянку вышел человек в светло-зеленой охотничьей куртке. Узорные костяные пуговицы, глухариные перья на шляпе, короткие английские усики, на правой щеке крест-накрест «студенческие шрамы»,[4] два длинных передних зуба, прикусивших нижнюю губу… Это был граф Арним. Он стал у лисьей норы и начал подражать токованию тетерева. В чаще снова раздался шорох и треск сучьев. Из кустов вышла воспитательница графских детей. Развевающееся летнее платье, темно-красный маковый рот, лиф с глубоким вырезом, а подол высоко подобран тонкой белой рукой.
— Простите, что заставил вас помучиться, но сейчас вы увидите нечто чудесное. — Граф стал вытаптывать своими желтыми сапогами траву вокруг лисьей поры.
4
В немецких реакционных студенческих организациях были в обычае традиционные поединки на шпагах, последствием которых остаются характерные тонкие рубцы на лице. —