С родителями оставался еще Герберт, и он долго не мог ни на что решиться. На стекольном заводе ему было слишком жарко. В крестьянском хозяйстве пришлось бы возиться с навозом. Как-то он повстречался со страховым агентом, сговорился с ним, и это ему понравилось. Герберт заходил на крестьянский двор и старался пройти поближе к собачьей будке. Собака выскакивала и драла его старые штаны. Герберт требовал возмещения убытка. Хозяева колебались. Герберт соглашался поторговаться. Пусть залатают его штаны и в придачу дадут фунт масла вместо денежного возмещения за нанесение телесного повреждения. За это Герберт обещал не предъявлять иск о возмещении убытков. Через два дня на этот двор являлся страховой агент и с легкостью заключал договор о гарантийном страховании. Герберт получал от агента малую толику вознаграждения за новый договор.
Когда все крестьяне в округе были застрахованы, Герберт подался в армию. Он был хорошего роста, настоящая фельдфебельская фигура, — и его приняли. Теперь он должен был отслужить в солдатах двенадцать годочков. Этот сын тоже радовал Густава. Он уже видел его после службы бравым, на все готовым жандармом, расхаживающим по деревне. К Бюднерам, то есть домой, частенько заглядывал бы жандарм. По вечерам жандармская сабля могла бы красоваться над кроватью Густава.
Итак, в бюднеровской халупе остался только Станислаус, и тому уже подошло время конфирмоваться. Из замка прислали большую корзину цветов. Густав упоенно ее разглядывал. Дар небес!
— Мы можем считать, что нам оказана честь. Такое уважение не всякому по носу!
Среди цветов и листочков графского подарка он искал какой-нибудь спрятанный привет от графини. Ничего — графиня забыла передать привет.
На конфирмацию по обычаю были приглашены крестные. Они праздновали свое освобождение от забот о бывшем крестнике. Жена Шульте по такому случаю подарила ему дешевую материю на костюм. Материя предназначалась батраку. Но батрак ушел без подарка. Видимо, жена Шульте предъявляла к нему слишком высокие требования, да еще и ночами требовала исполнения служебных обязанностей.
— Ну и люди нынче пошли! — вздохнула она, глядя на Густава жадными глазами. Станислауса она тоже оглядела: — Молод еще очень, но ничего, видный. Может, отпустите его ко мне для начала?
— Нет, не с тобой он должен начинать. — Густав пощипывал свои усы.
Жена учителя очень постарела. Она так и не оправилась от того, что ее унизили как человека и квартиросъемщицу, принудив перебраться на верхний этаж школьного здания. Она и ее муж едва отваживались подходить даже к укромной будке на дворе. Всюду, куда бы ни ступала нога, первый учитель уже что-то посеял.
Фрау Клюглер принесла Станислаусу несколько книг из запасов мужа. Ненужные научные труды. «Психология больных, страдающих ночным недержанием мочи. Первая и вторая часть». «Преподавание Закона Божьего в трехступенчатой народной школе, на основе лучших историй Ветхого Завета». И кроме того, завернутый в шелковую бумагу галстук, который господин Клюглер отказался носить. Он был для него слишком красным.
Деревенский лавочник не хотел пускать свою жену на конфирмацию. «Это опять недешево обойдется!» И все-таки его радушная жена пришла, и даже муж перестал возражать, когда увидел ее так умно выбранный подарок: коробку моющихся целлулоидных воротничков, к ним два черных галстука-самовяза с зубчатой пряжкой, две пары шерстяных напульсников, оставшихся с времен войны, стопку устаревших тетрадей со вспомогательными линейками и гнутую курительную трубку с фарфоровой головкой.
Жена управителя не поскупилась. Ее муж когда-то не слишком нежно обошелся с маленьким Станислаусом. Она принесла цепочку для часов под золото.
— Часы на конфирмацию дарят всем, а вот кому дарят приличную цепочку для них?
У Станислауса не было часов. Он прикрепил к цепочке гайку. И таким образом смог войти в церковь в расстегнутом пиджаке. Чтобы каждый увидел, как блестит часовая цепочка на его конфирмационном жилете.
После конфирмации никакого веселья не получилось. К кислому, почти без сахара, крыжовенному вину никто, можно сказать, и не притронулся. Тяжкие времена! У каждой из крестных были свои жизненные тяготы. Жена лавочника мучилась из-за доллара. В лавке висела таблица. На одной ее стороне был написан курс доллара, а на другой — цены на товары в немецких имперских марках. Сперва требовалось получить газету, а потом уж торговать. В газете печатался курс доллара. Никто в округе доллара и в глаза не видел. Станислаус представлял его себе в виде маленького, каждый день восходящего солнца.