— Станислаус! Станислаус!
Он разжал руку. Ему стало стыдно. Это была Зоссо.
Она стащила с него горные ботинки на гвоздях и натянула ему на ноги что-то другое. Она очень старалась.
— Fuyez! Fuyez! — бормотала Зоссо.
Станислаусу вспомнилась любовная парочка из Франции. Может, это теперь пришла награда за его помощь влюбленным? Значит, все-таки имело смысл быть человеком и поступать как человек.
Они были уже недалеко от берега, когда он заметил часового. Он удержал Зоссо. Она вырвалась от него. Не видит она, что ли? Он опять схватил ее. Часовой обернулся. Станислаус вспомнил о карабине. Карабин остался в пещере. Итак — конец!
Часовым оказался Вейсблатт. Он тихонько выругался:
— Где вас так долго носит?
Зоссо потянула обоих за собой.
Они подошли к лодке. Там кто-то сидел. Они тоже влезли в лодку. Это была Мельпо. Она молча кивнула, и они отчалили. Девушки не пустили мужчин на весла. Двое мужчин, две девушки, звездное небо и море. Ни слова — только плеск весел. Лиц друг друга они не видели. Только очертания.
Звезды померкли. Море стало серым. Пришло утро. Затем море сделалось синим, на волнах заиграли солнечные блики. Они пристали к острову, полночи угрожающе темневшему перед ними.
Девушки выбились из сил, но весел не отдавали. Кофейная ручка Мельпо указывала на берег. Зоссо растолкала заснувшего Вейсблатта.
Мужчины выпрыгнули из лодки, девушки остались на веслах. Зоссо вытащила письмо из кармашка. На ее платье было множество узких кармашков. Она отдала письмо Станислаусу и показала ему белый дом на высокой скале. Мужчины смотрели вверх.
— Классический вид, — проговорил Вейсблатт и как-то нервно провел рукой по волосам.
Когда они обернулись, лодка с девушками уходила обратно в море.
— Au revoire! — крикнул Вейсблатт. Станислаус махал им вслед и плакал. Девушки поднялись в лодке, поклонились и снова сели за весла. Ни взгляда, ни улыбки.
— Мельпо! Мельпо! — кричал Станислаус. Даже не подняла глаз, только голову ниже опустила. Как будто хотела своими тонкими кофейно-смуглыми ручками рвануть лодку подальше в море.
Спустя три дня два монаха вышли из ворот греко-православного монастыря на острове, названия которого они не знали. Монастырь — белое здание на вершине скалы. Своего рода произведение искусства, не скала и не строение. Монахи переглянулись и заулыбались. Словно посмеиваясь друг над другом. Они немного спустились вниз, потом один остановился, толкнул другого и указал тому на что-то в морской дали:
— Смотри!
Они долго молча смотрели на остров, далекий и синий, такой же далекий и синий, каким бывают подчас немецкие леса на восходе солнца.
А когда один монах взглянул на второго, то увидал, что тот плачет.
— Отчего ты плачешь?
— Плакать от радости у меня нет оснований.
Они опять тронулись в путь.
— Вот теперь ты обязан написать об Элен, — сказал тот, что плакал. Другой пропустил это мимо ушей и вытянул руку в сторону моря. Далеко-далеко в синеве моря плыла лодка. Оба воззрились на нее, надеясь, верно, что лодка плывет сюда, но лодка не приближалась к острову. Она была все так же мала и одинока в морской синеве.
— Хотел бы я знать, — сказал один из монахов, — любили ли они нас.
Второй монах отозвался не сразу. Он был теперь уверен, что лодка удалялась от острова, становилась все меньше. Потом он сказал:
— Таким, как мы, об этом и думать нечего.