Граф в халате стоял перед зеркалом и снимал наушники, чтобы придать своему приказанию твердость.
— Изгнать!
Дворцовый призрак едва заметно поклонился:
— Госпожа графиня покровительствуют мальчишке, если мне позволено будет заметить, ваше сиятельство.
— Госпожа графиня пусть занимается церковными делами, а мирскими займусь я.
— Прошу прощения, ваше сиятельство, но я позволю себе дать совет: это сомнительный случай. Говорят, мальчишка, осмелюсь сказать, взыскан Божьей милостью.
Граф разглядывал в зеркале свои гладко прижатые усы.
— Взыскан Божьей милостью? Тогда пусть за дело возьмется жандарм, да поживее!
Густав разорял приемную чудодея. И вздыхал при этом. Полочка с двумя медицинскими книгами и подаренной учителем Клюглером «Психологией больных, страдающих ночным недержанием мочи», а также Библией, осталась в горнице. Может же человек иметь в доме несколько книжек! Для мазей Густав соорудил полочку в уборной, на случай обыска.
— Адвентистов седьмого дня ждут тяжелые испытания — так написано, — сказала Лена задумчиво.
Кожаное кресло Густав временно переставил в курятник. Можно будет с удобствами наблюдать, как несутся куры.
Станислаус копал и рыхлил землю на огороде, сеял и думал, думал: Христос своим добрым взглядом исцелял больных, увечных и грешных. Его схватили и распяли на кресте. Так что ж, теперь и господина Станислауса Бюднера тоже схватят и прибьют к кресту? Он смотрел на цветущий мак, и легкая дрожь страха пробрала его. Бабочка-лимонница кружила вокруг своего солнца — цветка мака.
— Эй, скажи королеве, что мне плохо!
Ветер колыхнул маки. Один цветок с бабочкой наклонился:
— Я принесла тебе весть, сын Бюднера!
— Скажи, желтая вестница, этот Хорнкнопф распнет меня на кресте?
— Хорошо или плохо — не смиряй своего взгляда. Если мне выколют глаза, я буду видеть руками!
Лимонница давно уже, покружив над сливами, улетела на люпиновое поле фрау Шульте. Но Станислаус все еще раздумывал над ее словами. Он повторил их про себя, начертил на земле, а потом опять повторил про себя. Тихонько подошел папа Густав. Как только Станислаус заметил отца, он стал жужжать это послание:
— Если мне, жжжжж, выколют глаза, жжжжжж, я буду, жжжжж, видеть руками, жжжжжж.
Никто не должен был знать, что Станислаус, который конфирмовался, который ходит в школу, ведет беседы с бабочками.
Прошло несколько дней, и Станислаус позабыл свои страхи перед жандармом и распятием. Теперь он начал играть с растениями, как раньше играл с птицами. То, как они выходят из земли и растут, волновало его. Он посадил два зернышка сладкого гороха рядом с кустиком раннего картофеля. Картошка уже высоко вымахала, и гороховые росточки высунули свои зеленые носы из черной земли, вытянулись и стали озираться, как маленькие стрекозы, только что вылупившиеся из куколок. Они тянули свои гибкие ручки-ниточки, изгибали их и помахивали ими. Они тянулись и тянулись вверх, и Станислаусу казалось, что они поднимаются на цыпочки. И глянь — они вдруг начали кружиться и вертеться. Для Станислауса на гороховом поле разыгрался великолепный спектакль: праздник бледно-зеленых балерин. Его глаза улавливали медленные, словно ищущие чего-то вращения растений и видели их прелестный быстрый танец. Он наблюдал, как тоненькие ручки-ниточки охватывают водянисто-зеленые картофельные кустики, как встают на пальчики эти балерины ранней весны, как обнимают своих возлюбленных. Ох, вот где можно дать волю радости! Он пел и лепетал, свистел и визжал и все еще был полон радости!
Папа Густав приметил, как гороховые усики обвились вокруг картофельных кустов: два урожая на одной грядке. Новое чудо в доме Бюднеров! Он почесал затылок.
— Какое горе, что такой одаренный ребенок должен теперь зарывать свои чудеса в землю.
Жандарм искал свою саблю. Дома ее не было. Где же, спрашивается, она осталась? Это было… это могло ему стоить и службы. На третий день поисков он стал думать, не обратиться ли за советом к Станислаусу. Но это недопустимо: граф может пронюхать, что он пользуется услугами парня, которого обязан изгнать! А разве граф ему начальник? Конечно нет, но его действительный начальник был постоянным гостем на графской охоте. Одно слово графа — и жандармская фуражка слетит с головы Хорнкнопфа, как спелая слива с дерева.
Господин обер-вахмистр провел две тревожные, очень тревожные ночи. Но у него была жена, некогда служившая в разных трактирах. Она знала, в каких местах жандармы иной раз оставляют свое оружие, а потому села на велосипед и укатила.