Господь, мирозиждитель, все больше и больше скрывался в облаках. Хозяин вихрей и шаровых молний не обращал особого внимания на этого чувствительного подручного пекаря по имени Станислаус, который бегал за легкомысленными бабенками и упускал любую возможность стать святым.
С другой стороны, и Станислаус не ждал особых даров от Всевышнего. Он только хотел встретить человека, с которым можно было бы поговорить о том, что творится вокруг него, о том, как мучают его разные мысли, но зачастую они же и дают ему счастье. Это крохотное желание изготовителя булочек не стоило бы и упоминания, оно, вероятно, и не доходило до Всевышнего, распыляясь уже в нижних регионах неба, в отделе дождевых облаков. Как может овца понять овчара? Овца ведь идет впереди, а овчар сзади. Овца видит яркую зелень овсяного поля рядом с унылой землей пастбища. В овсе можно наесться до отвала и быть счастливой. Овчар видит много дальше, он видит опухшую от этого сытого счастья овцу и спускает на нее своих собак.
Станислаус и Господь Бог все еще редко беседовали друг с другом.
А теперь у Станислауса была книга о происхождении жизни. Она стоила тринадцать марок и была полна сокровищами знаний, как цеховая касса деньгами. Станислаус четыре ночи не отрывался от нее. В пекарне он зевал. Когда же он месил тесто для булочек, глаза у него слипались и ноги подгибались от усталости.
Вот это да! Ничего себе управляющий! Ученики смеялись. Оказывается, не только лошади спят стоя.
Станислаус заснул в субботу под вечер и проснулся только вечером в воскресенье. Проснулся голодный, но воодушевленный наукой. Жизнь уже не была для него вся напичкана вопросительными знаками. Казалось, на все вопросы есть ответы, и все тайны перед ним как на ладони: человек был предан проклятию и просто обречен стать тем духовным существом, которое покорит Землю и будет властвовать на ней. Этого же хотел и Станислаус. Автор книги, некий профессор Обенхин, подтвердил то, о чем Станислаус только догадывался.
Настали ночи, когда он, покинув свою комнатушку, шел гулять по аллеям и уходил из города. Он здоровался с ветром и называл его благословенным потоком воздуха. Он кивал деревьям, говоря:
— Это человек сделал вас такими, как вы есть, пожалуйста, не забывайте об этом!
Деревья кивали ему в ответ, и он чувствовал, что они его поняли. Он поднимал глаза к звездам и кричал:
— Прячьтесь сколько вам вздумается, все равно я вас знаю!
И некоторые звезды подмигивали ему из дальней дали, и снова он чувствовал, что его поняли.
Вновь он вечера напролет не отрывался от толстой книги. У него горели уши, он забывал об ужине на хозяйской кухне, но о расчете с ребятишками, с маленькими быстроногими разносчиками соленых палочек, не забывал никогда. Он совал им их жалкие премии, не думая о том, чтобы стать дельным, расчетливым управляющим. Хозяин от этого не обеднеет, а детям будет какая-никакая радость. У него для всех них находилось доброе слово:
— Смотрите на звезды, маленькие продавцы палочек, смотрите на звезды, пока не ляжете спать.
Они обещали смотреть на звезды, прижимая к тощему телу под изношенной рубахой свои премиальные булочки.
Кабинетом нашему ученому служила маленькая комнатушка — два шага в ширину и добрых три шага в длину, — и там он стремился к постижению всех тайн мирового пространства. Он опускал черпак в густой суп человеческого знания, отпивал из этого черпака, делал очень большие глотки и с трудом переваривал эту пищу. Он проникал в законы прототуманности и сравнивал ее с мучной пылью, которая стоит в пекарне, когда там выбивают мешки, и серо-белым слоем оседает на все предметы. До чего же великолепно было с такими знаниями расхаживать по городу и все кругом, и прежде всего людей, рассматривать с новой, неизвестной стороны. Он купался в волнах возвышенной радости, но эти радостные волны много раз выбрасывали его на берег, где он чувствовал себя одиноким, и ужас сотрясал его. Ему все еще не с кем было поговорить о своих великих потрясениях…
Ученики, эти бедные духи пекарни, верили, что ходят и стоят на твердой земле. Он сидел на деревянной стремянке возле печи и обсыпанными мукой руками показывал, как движутся звезды, заставляя кружиться все, что есть на Земле. Он похлопал рукой по лубяному ведру и сказал:
— Чего бы вы ни коснулись на этой Земле, во всем есть вода.
Ученики тихонько застонали, словно им загадали невесть какую загадку, а самый младший спросил:
— И в картофельной муке тоже?
— Если ее отжать как следует, капелька воды вытечет.
Парни перемигнулись. Зачем им возражать и портить отношения с подмастерьем? Лучше разгадывать загадки, чем работать в поте лица.
— И в людях тоже есть вода?
Этот вопрос не показался Станислаусу ничтожным. Он был охвачен пылом познания.
— Вот ты пьешь воду, часть ее из тебя испаряется, часть выходит другим способом. Ты транспирируешь, говоря по-научному, когда вода выступает из пор на коже.
Ученики вспорхнули с места как вспугнутые куропатки. Один схватил кусок теста, другой скребок, а третий стал посыпать лотки опилками. В дверях пекарни стоял хозяин. Станислаус от смущения скатился со стремянки. Он был уже не ученым, а самым обыкновенным рабочим в пекарне, который исполняет обязанности управляющего. Ученики хихикали.
Но старшего из учеников иной раз тянуло в комнатушку ученого Станислауса. То одно спросить, то другое. Станислаус не заставлял себя долго упрашивать. Воздух в маленькой комнате разогревался от его словоохотливости. Он впускал в это тесное пространство огненно-жидкие небесные тела.
— И Земля была когда-то огненно-жидкой, — кричал он как пророк с небесной колесницы.
Альбин удивился:
— Кто жил тогда, небось был доволен.
Он задумчиво выковыривал из-под ногтей остатки теста.
— С меня хватает и огня в печи.
— Не волнуйся, тогда людей вообще не было. Наука считает это невозможным.
— Везде свои каверзы, — сказал Альбин и с глубокомысленным видом взглянул на свои карманные часы: — Мне пора.
Станислаус давно не думал о девушках.
— Что ж, дело хорошее, — сказал он. — Ему не хотелось терять ученика, и он пошел вместе с ним.
Они шли по улицам маленького городка, похожим на деревенские. В витрине магазина, что был в конце улицы, отражались поля. С полей веяло запахом жатвы. Люди ходили по каменным улицам, не обращая внимания на поля и запах жатвы. У них были своя водяная мельница, свой газовый завод, своя лесопилка и две-три маленькие фабрики переводных картинок; у них есть своя промышленность, и баста! Они бегали в маленькую киношку и там пожинали убогие плоды своих трудов, а потом заваливались в пивную, чтобы залить свой страх перед экономическим кризисом.
В танцзале стоял густой туман. Дым трубок и сигарет, пивной дух и назойливые ароматы дешевой парфюмерии. Танцующие стаптывали и протирали подметки. Они кружились в вальсе: одни медленно и задушевно, другие словно выполняли механическую работу, а совсем уж бойкие танцоры кружили своих дам так резво, словно хотели раз и навсегда отучить их двигаться по прямой. И никто, кроме Станислауса, не догадывался, что Земля кружится сама по себе, как эти сумасшедшие танцоры на ней. Никто?
«Это просто кажется, что заходит солнце, это просто кажется, что луна восходит…» — пели музыканты.
— Да, вот именно!
Станислаус залпом выпил большущую кружку пива за своих братьев по духу — музыкантов. Они настоящие волшебники, они гонят воздух из своих легких в трубы, и воздух, ударяясь о жесть, образует звуковые колебания. Но человеческое ухо жаждет этих колебаний воздуха, настраивается так, чтобы уловить их, и слушает: колебания воздуха действуют как хмель, и имеющие уши начинают шататься и вести себя как-то непредсказуемо, они вскакивают, хватают кого попало и толкают его по залу. Наука, пустив корни в голове Станислауса, мало-помалу начала лишать его жизнь очарования. Цветы, цветущие на лугу жизни, были скошены косилкой. Его знобило. Он обвинил в этом холодное пиво.