Станислаусу исполнилось шесть лет. Синие шишки на его голове зеленели и проходили. Маленькие ранки на руках и на ногах затягивались и заживали. Мир маленького Станислауса был ограничен садом за домом. Он рвал там красные бобы, считая, что это цветы для мамы. Лена лупила его. Ей некогда было учить ребенка. Она работала на стекольном заводе, таскала там уже готовые изделия от стекловаренной печи к печи отжига. Бегала взад и вперед с железными вилами. Она работала подносчицей.
Густав для семьи существовал только в письмах. Ему пришлось сменить стеклодувную трубку на ружье, он стал солдатом. Он должен был убивать русских. Правда, до сих пор он ни одного не видал, сообщал он в письмах. Он должен был уничтожать французов. Правда, до сих пор еще ни один из них не попался ему на глаза, писал он. Не начал ли маленький Станислаус жрать стекло, а то грядут худые времена, писал он также.
Станислаус не жрал стекло. Он ел хлеб, как все другие, чересчур много хлеба. Он ел картошку, как другие, чересчур много картошки. Он ел повидло из свеклы, и его от этого несло, как и других, ел кашу из крапивы и плакал оттого, что должен ее есть, как и другие. Единственное, что досталось ему одному, была желтуха.
Жена крестьянина Шульте принесла своему крестнику яичко.
— Раздели ему на два раза, да смотри сама не слопай, — сказала она восемнадцатилетней хозяйке дома Эльзбет.
Эльзбет в ответ сделала маленький книксен. Шульте утерла каплю с носа.
— Могли бы сами яйца иметь. Плохо кормите кур.
— Нечем кормить. — Эльзбет укрыла одеялом Станислауса, который ни за что не хотел лежать.
— Совсем высох мальчишка, — заявила Шульте бранчливо. Она схватила крестника за волосы. — Желтый, как луковица! Ты корми его вшами!
— Вшами?
— Разрежешь сливу, посадишь туда вошь. Тринадцать слив, тринадцать вшей в день. Что ж ему, подыхать?
Эльзбет искала вшей. В школе бывали вши. Но теперь, после конфирмации, она уже не ходила в школу. Где же ей было взять вшей? Она ходила в имение графа Арнима на поденную работу и спрашивала женщин:
— У вас дома есть вши?
— Тебе что, спину мотыгой почесать, что ли?
— Можете ударить меня мотыгой, но мне нужны вши для нашего Станислауса. А то он желтый, как осенний лист.
И опять выход нашла Шульте. Она не даст загнуться своему крестнику.
— Приходи завтра. Я дам тебе вшей.
Батрак, с которым путалась Шульте, был на войне. И на хуторе у нее работал военнопленный. Шульте послала мужа в город. «И чтоб без сахара не возвращался!» Она положила в ящик под сиденьем повозки творог и яйца для обмена, твердо зная, что муж до вечера проканителится в поисках сахара. Он боялся ее и почитал.
Муж уехал в город. Шульте кликнула военнопленного:
— Эй, Максель, иди на кухню!
Военнопленного звали Марсель. Шульте налила в лохань горячей воды:
— Давай мойся!
Благовоспитанный француз медлил. Она стянула с него форменную куртку. Он застеснялся, ведь рубаха была в дырках. Шульте расстегнула рубаху.
Застенчивый пленный робко повернулся спиной к Шульте и начал мыться. Она обирала вшей с его рубахи.
— Ну и жирные, бестии! — Она собрала вшей в пакетик из-под пряностей. Маленький французик был ошеломлен таким милосердием. Хозяйка сунула его рубашку в горячую воду.
— Ее надо кипятить, ки-пя-ти-ть, дурная твоя башка, кузнечик дохленький.
Она силой усадила его к себе на колени и накормила яичницей.
Маленький Станислаус каждый день съедал тринадцать слив. О вшах, сидящих в желтой мякоти разрезанных слив, он не подозревал. Для военнопленного на хуторе Шульте настали славные денечки. Каждый день с него обирали тринадцать вшей.
5
Станислаус сердит управителя, находится на волосок от смерти и лишает всех Бюднеров зимнего запаса картошки.
Самое время Станислаусу поправляться. В имении графа началась уборка картофеля. Эльзбет не могла больше сторожить больного. Тот, кто помогает в уборке, получает плату натурой. Хозяйству Бюднеров необходима эта картошка. Лена и дети в состоянии были обработать лишь маленькое поле на краю леса. Семья тощала день ото дня. Лена высохла от жары на стекольном заводе. Да и свекольное повидло не способствует полноте. Старшие мальчики нанялись пасти скот у хуторян. Получали они там бутерброд с творогом на ужин да иногда еще кружечку снятого молока. Но их штаны становились все дырявее, ноги все худее от постоянной беготни, рос только их аппетит. Эльзбет до седьмого пота вкалывала в имении. Она должна была помочь матери прокормить мальчишек. Зима длинная, а хлеба — всего ничего.
Станислаус сидел на взгорке и пел: «Топ, топ, топ, конь мой вороной, кушай рапс, кушай рапс…»
Голубое небо. Земля опять наслаждалась светом. Мухи чистили напоследок свои саваны. Над полями разносились крики возниц. Ястреб кружил над уборщицами картофеля. Одна погрозила небу мотыгой:
— Он уволок мою последнюю несушку.
Другая, глянув на ястреба, покачала головой:
— Они там воюют, стреляют по всему свету, а этим хищникам хоть бы что.
— Работайте, работайте, работайте, и нечего на небо пялиться, — раздался голос управителя. Женщины согнули спины. Они молчали. Управитель прошествовал мимо играющего Станислауса.
— Ты остолоп, — прощебетал малыш.
Управитель обернулся:
— Кто я? Смотри какая кроха!
— Ты моего вороного растоптал.
На земле лежал раздавленный навозный жук, с которым играл Станислаус.
Управитель пребывал в дурном настроении. Утром ему пришлось стоять навытяжку перед инспектором.
— Куча баб, а толку мало. Подгоняйте их, любезный, подгоняйте!
— Да бабы-то старые и голодные, — попытался возразить управитель.
— Что это за болтовня в устах прусского управляющего? Либо вы их будете подгонять, либо я вас прогоню прочь, смотрите, останетесь на бобах.
Это было утром. А сейчас управитель схватил Станислауса за курточку и оторвал от земли:
— Чего ты хочешь, сопливый? Не успел родиться, а уже обнаглел, паршивец!
Станислаус барахтался в воздухе. Швы на его курточке расползлись. Да и нитки военной поры были гнилые. Мальчик шлепнулся животом на землю. Ахнул и затих.
— Да вставай же ты, поганец! — рявкнул управитель.
Станислаус не шелохнулся. Прибежала Эльзбет:
— Да ведь он ваш крестник!
— Еще чего! — Управитель каблуком вдавил в траву навозного жука и удалился.
— Живодер! Живодер! — завопила одна из женщин.
Другая бросилась на помощь Эльзбет.
— Ты сперва сам настрогай детишек, вот тогда и убивай, пустоцвет!
Управитель прибавил шагу. Он сделал вид, что не замечает, как женщины машут мотыгами.
Станислауса вырвало. В рвоте плавали семена просвирника.
— Да он одну траву ел, — воскликнула женщина, помогавшая ему подняться. Она достала из кармана юбки свой завтрак — кусок черствого хлеба — и сунула под нос малышу.
Станислаус пришел в себя. Он откусил хлеб, всхлипнул, глотнул и тут же сплюнул.
— Все расскажу социал-демократам! — грозила женщина управителю через поле.
Около полудня Станислауса начало шатать от слабости. Эльзбет подозвала его к себе, ведь управитель мог вернуться:
— Стани, гляди, какие круглые картошечки, эй, смотри, какие картошечки круглые. Давай подбирай.
Станислаус послушался.
— Картошечки, — лепетал он устало, бросая клубни в корзину Эльзбет.
Уже в сумерках управитель еще раз обошел фронт бабьих работ. Возле Эльзбет он остановился. Эльзбет не поднимала глаз. Она не хотела прослыть ленивой.
— Эй, тут человек стоит.
— Я вижу, — сказала Эльзбет.
— Завтра можешь не являться.
— Я?
— Да, ты.
— Почему мне не являться, господин управляющий? — В голосе Эльзбет уже слышались рыдания.
— Потому что у тебя камни в корзине.
— Камни? — Слезы дрожали на ресницах Эльзбет и падали на заскорузлый от песка передник — слезы бедняков. Песок впитывал их.