— Когда я умру, у меня на могиле камень будет побольше, чем у тебя.
Густав, этот шишковатый белый гриб, буркнул:
— С твоей бы силой воображения да мельницы вертеть!
Людвиг c грозным видом подступил к Густаву. Безусловно, глаз он потерял не от девичьих поцелуев. Станислаус схватился за противень:
— Ты здесь еще без году неделя!
Тут Людвиг опомнился, его занесенная для удара рука опустилась на стопку противней. А Густав сдвинул шляпу со лба и первый раз посмотрел в лицо Станислауса. Станислаус смотрел в его маленькие, добрые, отеческие глаза.
36
Станислаус оплачивает свадьбу человека, который писает на памятники, ближе узнает Густава и постигает высокое искусство карточной игры.
Всю весну и лето солнце неустанно вставало возле шарообразной башни водокачки и заходило возле похожей на указательный палец башни католической церкви. Оно все время было на небе и словно бы говорило со всеми почти каждый летний день. Заслуживали ли жители маленького городка такого постоянства? Ни в коей мере. Но ведь это было солнце, и ему ничего не оставалось, как быть солнцем, то есть светить, отбеливать белье, согревать бедняков, покрывать загаром спины, сушить сыр, доводить до спелости зерно, лечить ревматизм, прогревать воду для купания в морях и реках, заменять электрический свет, беспощадно валить и всячески затруднять дела торговцев мороженым.
Станислаус вновь углубился в свою книгу о Вселенной, о Земле и человечестве. Он опять начал рассматривать все предметы и явления с научной точки зрения. Небезызвестная сирень, к примеру, цвела только затем, чтобы производить семена и размножаться. И аромат ее конечно же предназначался не для людей, а для самых обыкновенных ночных жуков и оплодотворителей. Человек живет среди цветов, растений и животных, берет себе все, что ему подходит, получает все, что ему нравится. Берет молоко у коровы и пьет его, берет яйца у птиц и ест их, сдирает шкуру с животных и одевается в меха. Настоящий паразит, из всего на земле извлекающий выгоду, — это человек, и давно ему пора начать духовно развиваться. Но на этом пути ему довольно-таки сильно мешает любовь.
— Как у тебя обстоит с любовью, Людвиг?
— Это болезнь юношей.
Да, говорят, и научные трактаты Станислауса это подтверждают.
— Я женюсь, когда приходит охота. Одна ночь — и никаких тебе законов и дерьмовых документов. Человек — существо свободное.
— Но хлеб-то он должен жрать, — вмешался Густав.
— Ничего он не должен! — Людвиг вскочил, изо рта у него посыпались крошки.
Густав не вытерпел:
— По тебе не скажешь, что ты питаешься только воздухом из столовых, полными солнечными затмениями и сухими грозами.
И в самом деле, Людвиг отнюдь не был аскетом и пищу вовсе не презирал. Задница его распирала штаны, и вмятины, которые она оставляла на его любимых креслах — мешках с мукою, — от месяца к месяцу становились все глубже.
Но не только вспыльчивость и строптивость были свойственны Людвигу. Он оставил недоеденным свой завтрак, сел на очередной мешок с мукою, покурил немножко, почувствовал себя непонятым и загрустил.
— В один прекрасный день ты откроешь газеты и прочтешь — неизвестный убил канцлера. Тогда ты обо мне вспомнишь. Я освобожу вас и сложу за вас свою голову, рабы закона. — Едва он это произнес, как глаза его наполнились слезами, даже стеклянный глаз не пощадила великая печаль. Станислаусу стало его жалко.
Настала осень. Мир сделался серым. Появилось множество ворон. Отовсюду тянуло сыростью. Деревья оголились. Пекари пекли солдатский хлеб. Солдаты ели этот хлеб и заодно учились убивать человека в ближнем бою. Урра!
Станислаус обнаружил в городе платную библиотеку. И теперь он читал, как изголодавшийся человек ест, попав в кладовку. Там были книги, состоявшие исключительно из стихов, и другие, исследующие человеческую душу и прочие незримые предметы. Но Станислаус читал и книги о разведении породистых свиней, об «умении держать себя в гостиной», о путешествиях на северных оленях и о катании на лыжах. Ему все было любопытно, и в голове царила полная неразбериха. Он признавал правоту всех и не признавал ничьей. Ему нравилась как язвительность Густава, так и протест Людвига против любой законности.
Людвиг презирал всякий, даже самый малый закон. Он никогда не стучался, перед тем как войти к Станислаусу.
— Одолжи мне пять марок, все, что я заработал за неделю, уже испарилось.
Станислаус дал Людвигу пять марок:
— Вот, возьми, ты, верно, хочешь купить себе модную шляпу. Осень на дворе.
— Шляпу? Чтоб я выглядел, как всякий другой! Я женюсь. Сегодня вечером!
На другое утро место Людвига возле квашни пустовало. Станислаус нашел Людвига уже готовым в дорогу. Зубная щетка и гребешок торчали из нагрудного кармана пиджака. В боковые карманы Людвиг напихал свои подушки. Это были газеты, серые, лоснящиеся, сальные, с вытертым шрифтом.
— Ну, я вижу, ты переезжаешь к своей женушке.
— На меня наденут кандалы. Мне надо удирать. Ты знаешь мою высокую задачу.
— Ты, значит, не женился — и мои пять марок целы?
— Ты ребенок, шлюхи скидок не дают. А твои гроши я тебе вышлю, все верну, да еще с лихвой, как только укокошу этого Гитлера.
— Тогда у тебя уже не будет головы, чтобы это помнить.
Станислаус встал в дверях, широко расставив ноги.
Людвиг сдался. И начал шарить в карманах брюк.
— Я тебе и другим облегчил жизнь.
— Вот как?
— Ты теперь можешь в любом месте города мочиться!
— Вот как?
— Разве ты когда-нибудь решался ссать на памятник на Рыночной площади, под лошадью, на которой сидит Фридрих Великий?
— Вот как?
— Полицейский застал меня за этим занятием и свалился мешком. — Людвиг вытащил из кармана что-то блестящее, металлическое. Это были не деньги, а кастет. Он поднял руку, кастет сверкнул. — Прочь с дороги! Благодетели человечества живут под покровом тайны!
— Ну и видок у тебя!
От ярости на лбу у Людвига вздулись жилы.
— С дороги, раб денег!
Он кинулся на пол и проскочил между ног Станислауса. Станислаус упал. Людвига и след простыл.
Наступила зима. Станислаус шел по городскому парку. Только и всего. Стоял вечер. Куст сирени был засыпан снегом. На нижних ветвях сидел, втянув шейку, черный дрозд.
Скамейка исчезла. Ее убрали. Что ж ей без пользы стоять под дождем и снегом? Никакая даже самая жаркая любовь не растопит снег на парковых скамьях. Урна осталась на месте. В ней был снег, ничего, кроме мягкого снега.
Для начала он прочел достаточно книг и потому решил сам написать роман. Действие его романа должно было протекать в Италии, так как он только недавно прочел книгу о стране по ту сторону Альп. Герой, благородный мужчина, влюбляется в певицу, больную заразной болезнью, певицу с глухим голосом. Он описывал ее ужасающую болезнь: гнойные нарывы под цветастым платьем. Когда он прочел написанное, это напомнило ему введение в медицинский учебник.
Нет, лучше он опишет лишь героя, благородного и великодушного. И пусть он любит только голос, один только голос певицы, и больше ничего ему не надо.
В пекарню ввалились люди в сапогах. Они громыхали красными жестяными копилками, в десять раз большими, чем детские копилки. Но это не было детской игрой. Вошедшие приветствовали хозяина, подняв руку, щелкнули каблуками и приказали:
— Жертвуйте на «зимнюю помощь»!
Густав очищал с рук липкое тесто солдатского хлеба.
— «Зимнюю помощь»?
— Ты что, газет не читаешь?
Станислаус мог бы засвидетельствовать, что Густав читает газеты. Густав читал их от корки до корки и потом всегда высказывался весьма благосклонно о беспокойном времени. Тут и Густав вспомнил, что такое «зимняя помощь».
— Шоры для человечества, так, что ли?
— Для стариков и неимущих. — Парень в сапогах и с копилкой схватился за портупею.
Густав обследовал карманы своих брюк. Он нашел там перочинный нож, подкинул его на ладони, как бы взвешивая, и покачал головой.