— Тебе обязательно сидеть на Божьей Матери и пердеть на нее? — спрашивали его.
— Нет, просто я должен согревать Мадонну, — отвечал Крафтчек, а он был умный человек.
Политикой Тео Крафтчек не интересовался. Он был католиком. И этого было достаточно. Он делал небольшие пожертвования на национал-социалистское «Народное благосостояние», Эн-бэ, чтобы сделать благо состоянию народа. Таким образом он поддерживал создание санитарных машин для будущих убитых и раненых. Если у него в лавке появлялись сборщики пожертвований, то он жертвовал и на «зимнюю помощь» и тем самым покупал для кого-то из будущих своих товарищей пистолеты калибра 08.
Таким образом, война приближалась, и солдат требовалось все больше и больше. Мелочная лавка более или менее уберегала его от нужды, но не могла уберечь от военной службы. Впервые в жизни хитрость не пригодилась Крафтчеку. О, если бы он мог остаться с товарищами в своем забое! Он был бы там незаменим!
Прихватив бутылочку мятной, он пришел просить совета у капеллана. Капеллан расхаживал взад и вперед по своему кабинету. Он даже поднял сутану и сунул руку в карман брюк. Сейчас он выглядел почти как нормальный человек. Капеллан вынужден был признаться, что да, разумеется, он на хорошем счету у Господа Бога, но не у крейс- и гаулейтеров национал-социалистов. После пятой рюмки мятной он нашел решение вопроса: служа отечеству, служишь и Господу, так что Тео Крафтчек только зря потратил бутылку мятной водки.
У Августа Богдана было небольшое крестьянское хозяйство, полученное в наследство его женой, в Гурове под Фетшау. Несколько маленьких полей, кусок луга, корова у него и молоко давала, и в упряжке с плугом ходила. Когда корове приходил срок телиться, Богдан с женой сами впрягались в плуг и борону. То он был волом, то она — коровой, так же по очереди, они шли за плугом — для передышки. Много работы и мало денег. Богдан устроился работать на железную дорогу. Он начал с подбойки шпал. Тюк, тюк, тюк, тюк, тюк! Кислая работа, кислые выходные. По праздникам, по воскресеньям и в рабочие дни он дотемна вкалывал дома, на своих полях. На железной дороге он хорошо зарабатывал и через десять лет стал сторожем на переезде, в лесу, между Гуровом и Фетшау. Тем самым он стал как бы чиновником. Жена его купила себе шляпу — ходить в церковь. Август был образцовым служащим. Он отвечал за жизнь как минимум пяти крестьян, за жизнь почтальона и за жизнь шести, а то и восьми коровьих упряжек, которые летом появлялись на лесной дороге и переходили через пути. Иногда приезжал ветеринар, тогда Богдан отвечал и за его жизнь.
У Августа Богдана на его одиноком переезде было много свободного времени. Он разбил небольшой сад и огород и обеспечивал семью овощами и цветами. Когда у него бывал отпуск, жена замещала его. А он дома выполнял всю женскую работу. Великолепный отдых! Но один раз за все годы он все же воспользовался в отпуске своим правом бесплатного проезда. И съездил в Берлин. Тем временем у него заболела корова. Ведьма напустила на нее порчу. Август Богдан приехал, разыскал ведьму, избил ее метлой, и корова выздоровела. С тех пор он уже не пользовался своим правом бесплатного проезда. Он махнул на него рукой. Плакали денежки! Он много мечтал, особенно по ночам, но никогда не спал на работе. Он мечтал о «летающих драконах», которые осенними ночами пролетали над сосняком в сторону деревни. Всякий раз, видя, как они летят, он знал, что в деревне наверняка заболеет часть скота. Мечтал Богдан и о собственном продвижении по службе. В мечтах он видел себя начальником станции в Гурове, в красной фуражке. Ему предложили надеть коричневую форму. Он отказался. А форму начальника станции он не мог получить, не надев коричневой формы и не участвуя в играх на местности. У него на это не было времени. Он достаточно играл на своих полях после работы.
И вот как-то раз Августу Богдану заявили, что сейчас самое время ему продвинуться по службе. Надо ненадолго пойти в армию. А как же переезд? Переезд огородили колючей проволокой, и следить за ним стали работники станции. И сторож переезда Август Богдан оказался по другую сторону колючей проволоки. Его выпихнули на военную службу.
Бернхард Вонниг приехал из Тюрингии. Он был садовником и пять моргенов каменистой земли, доставшейся ему от отца, превратил в райские кущи. Он сам был на пути к тому, чтобы превратиться в небожителя, ибо всякий ищущий находит. К нему в сад ходили сектанты-маздакиды покупать свежие овощи. Бернхарду Воннигу они казались симпатичными, так как жили только на фруктах и сырых овощах и хотели весь мир привести к этому. Какие перспективы для садоводства! Бернхард чувствовал себя обязанным этим людям, ощущал родство с ними.
«Все хорошо!» — таково было излюбленное выражение маздакидов. Чем чаще Бернхард Вонниг встречался с ними, тем больше он старался жить по этому принципу. Но не всегда это было так просто. Что хорошего, например, в сороках, клюющих кукурузные початки, прежде чем они поспели? Ему было сказано: «Сороки призваны будить дух изобретательства и силу мысли в человеке». Бернхард Вонниг долго думал над этим и пришел к заключению, что человек кое-что уже изобрел против прожорливых сорок. Вонниг купил себе мелкокалиберное ружье и стал стрелять в сорок. Теперь все могло бы быть хорошо, но только Бернхард Вонниг не попал ни в одну. Тогда он опять стал думать, напряг свой изобретательский дух и изобрел пугало. Оно было лишь отчасти хорошим, так как отпугивало не всех сорок.
Другие предметы и обстоятельства казались Бернхарду Воннигу уже абсолютно хорошими. Как хорошо, что фасоль прорастает не зимой, а только весною, а иначе как бы эти ростки выдержали мороз? А как хорошо, что яблоки растут высоко на деревьях, близко к солнцу и ветру, потому что расти они в земле, как картошка, как их тогда уберечь от гниения?
Но потом снова возникло нечто не совсем хорошее — призыв на военную службу. Он долго думал — и не нашел никакого смысла в военной службе. Он спросил маздакидов. Они ответили ему: «Государство, в котором мы живем как гости, запретило вашу семью святого Маздака. Благоразумие требует, чтобы мы перестали говорить и заговорили бы вновь, лишь когда наступит наше время. Все хорошо?»
Так садовник Бернхард Вонниг попал на военную службу, не получив ответа на свои вопросы.
Зажиточный крестьянин Альберт Маршнер жил в мекленбургской деревне Пазентин, одной из немногих деревень Мекленбурга, где не было ни дворянского имения, ни государственных земель, короче говоря, никаких помещичьих усадеб. Именно поэтому два самых богатых крестьянина чувствовали себя обязанными создать, так сказать, помещичью атмосферу. «Что слышно новенького о Маршнере и Диене?» — спрашивали при встрече друг дружку крестьяне-бедняки.
Диен обрюхатил красивую работницу, за которой увивался Маршнер. Маршнер за это напустил на течную овчарку Диена своего кривоногого кобелька таксы. Вот брехливое будет потомство! Диен устроил так, что Маршнер стрелял из ружья по чучелу лисы. У чучела на шее висел плакат: «Сраный стрелок! Большой привет от соседей!» За это Маршнер на выгоне покрасил белой краской вороного жеребца Диена и сделал из него зебру.
Всемирно-захватнические мысли диктатора с усишками не обошли стороною и Мекленбург. Тот, кто вляпался в эти мысли и кому они пришлись до вкусу, кто сроднился с ними и жил по ним, становился наместником в своей округе. В Пазентине им стал Диен. Так что наместничество было уже упущено, когда зажиточный грубиян Маршнер проснулся для новой жизни, жизни задом наперед.
Как-то в воскресенье Маршнер увидел Диена в кителе цвета пыльной тряпки, перетянутого ремнями и при кинжале, идущим в церковь. Ах ты черт побери! Да ведь Диен просто мужицким королем заделался! Маршнер замыслил месть.
Диен подолгу отсутствовал — пропадал то в окружном городе, то в областной столице. У него появилось достоинство мужицкого короля и боевой дух разбойника. Жена его теперь должна была укладывать волосы венцом на манер Гретхен и вообще вести себя исключительно по-немецки и по-германски. Ей хотелось стать еще и немецкой матерью, но ее муженек Диен изыскивал лучшие возможности передать по наследству свою германскую кровь. Так или иначе, а Маршнер по воскресеньям в церкви ловил на себе похотливый взгляд жены Диена, и тут он решил, что нынче же вечером пойдет к ней. В качестве предлога он использовал продажу теленка и настелил мягкой соломы в хлеву — брачное ложе для него и похотливой Диенши.