Это было одно из самых невероятных событий в деревне Пазентин за двенадцать лет существования рейха: крестьянин Маршнер обрюхатил жену своего соперника и брата во Христе Диена. Диен в своем пестро-сером кителе избил жену в полной тишине и в полную силу своих германских кулаков, но не смог выбить ребенка из ее тела. И предпочел сделать вид, что это он сам вбил ребенка в живот своей баронессе.
Маршнер не упускал случая во время попойки завести разговор о том, что вот-де некоторые люди, мужицкие маршалы, теперь передоверяют другим, более плодовитым мужчинам делать за них детей. Диен прослышал об этом и стал жестоко придираться к новоиспеченному штурмовику Маршнеру во время учений на местности, когда они штурмом брали на поле форт-сарай или крепость-копну. В ответ Маршнер устроил так, что во время пьянки в деревенском трактире наградной кинжал Диена оказался вымазан горчицей. Для этой цели он нанял деревенского ночного сторожа. Ночному сторожу за это разрешалось бесплатно привести свою тощую коровенку на случку с племенным быком Маршнера.
Вот так, с переменным успехом, играли друг с другом эти деревенские господа, пока Маршнера не посетила самая великолепная мысль за всю его жизнь. Он решил добровольно пойти служить во имя отечества. Вот уж удивится Диен и схватится за свой кинжал, когда в один прекрасный день в деревне появится лейтенант или капитан Маршнер. Тогда уж никто не будет принимать всерьез этого жалкого деревенского офицера.
Мать Али Иоганнсона была батрачкой, высокой и нескладной, со здоровенными мужскими руками и побитым оспой лицом, на котором печалились и жаждали любви бледно-голубые детские глаза. Но откуда взяться любви для Фрауке, матери Али, в захолустной фризской деревушке? Ни один из деревенских парней не хотел эту высоченную рябую девушку. Все боялись налюбить с нею оспу.
Как-то в деревню пришли цыгане. Один шустрый молодой цыган взял у Фрауке не только горстку серебра и обрезки ветчины, но ночью в сарае взял и ее самое. Цыгане летучи, как ветер. Уже на другой день обихоженный, искупавшийся в любви парень ушел дальше. Батрачка Фрауке осталась в деревне, которая с нетерпением дожидалась появления на свет цыганенка и потешалась над Фрауке.
Ребенок родился и оказался беленьким, голубоглазым и сильным, как мать. Пока что поводов для особенного веселья не было. Но Фрауке с рождением ребенка превратилась в настоящую медведицу. Стоило хозяину пренебрежительно отозваться о ее мальчишке, как она бросалась на него, а потом и вовсе уходила со двора. Так она за год сменила нескольких хозяев, таская ребенка в своем сундучке как величайшую ценность. Вскоре в деревне привыкли к ее «поклаже», поскольку Фрауке работала за двоих, если ее оставляли в покое.
Ребенок, названный в честь отца Али, рос в поле. Он обитал под стогами сена или под кустом. В десять лет Али уже таскал бревна для небольших срубов. Крестьяне заранее облизывались на юного батрака, который мало-помалу стал крепким как дуб. Когда ему пошел одиннадцатый год, его стали нанимать на работу. Мать, правда, следила за ним как и прежде и оберегала его своими медведицыными лапами от чрезмерных перегрузок, однако же была не прочь в конце месяца положить в свой сундучок кое-какие денежки за работу Али.
В школу Али ходил только зимой. Учитель его не очень-то жаловал и называл «негодником от рождения». Али мог иной раз — подстрекаемый охочими до зрелищ крестьянскими детьми — выкинуть в окно скамейку для провинившихся учеников, на которой ему очередной раз предстояло сидеть. Если он не успевал во время урока списать домашнее задание, он снимал со стены доску и на спине уносил домой.
Юного батрака Али приглашали на праздники и попойки молодые деревенские парни. Там он за круг колбасы или ветчинные обрезки брал в обе руки полные пивные кружки и, подняв руки, упирался кружками в потолок. Он расхаживал по пивной, волоча на себе шестерых, а то и восьмерых мужчин, или втаскивал в пивную хозяйского вола и ставил его на стойку.
Настало время, когда разведение скота в Германии стало уже почти религией. Деревни Фрисландии были объявлены питомником по разведению чистопородных самцов человека. В деревне появились вербовщики для войск СС усатого фюрера. Они пришли и к матери Али и сказали:
— Это очень хорошо, что отцом твоего сына был фризский рыбак, не вернувшийся с моря.
Фрауке глянула на них своими преданными глазами и ответила:
— Он не рыбак был.
Ей дали денег и спросили:
— Ты это хорошо помнишь?
— Очень даже хорошо, — сказала Фрауке и сунула деньги в карман юбки. — Он был цыган, добрый человек и не стыдился меня. — Она произнесла это с гордостью и вновь принялась за работу.
— Давай назад деньги, тебя посадят за то, что ты путалась с цыганом, этим полужидом.
Фрауке подняла свои измазанные землей лапищи. Вербовщики отшатнулись.
— Он не грешник был, он просто сделал мне ребенка, вот и все. — Это Фрауке уже кричала вслед вербовщикам.
Время шло, и настал черед идти в армию молодому хозяину Али. Он совсем недавно женился и потому совсем не хотел, чтобы его пристрелили. И он заключил сделку с деревенским представителем партии блюстителей арийской чистоты.
— Я всего лишь один мужчина. А этот парень по своим боевым качествам стоит троих или четверых. Так Али был запродан в солдаты.
Когда немецкий властитель Адольф с прилизанной прядью весенней ночью девятьсот тридцать третьего года покорил маленьких людей факельными шествиями и захватил политическую власть, убив своего противника, рабочий-бетонщик Отто Роллинг какое-то время еще встречался со своими товарищами, печатал листовки и сбрасывал их с крыш и с фабричных труб. Однажды утром, когда он собирался к своему тайнику, его схватили. Кто-то предал его. До свидания, жена, не горюй! До свидания, дети, будьте такими, как сейчас. Он попал в лагерь и три года не видел свою семью. Он рыл водоотводные канавы на болотах, голодал, стоял по стойке «смирно», сносил побои и снова голодал. Они хотели его сломить. Они его не сломили. Его веселость, которую он прятал, вечно ворча на кого-то, была несокрушима. Она и другим помогала сохранить бодрость духа. Для его товарищей и в черных болотах, и в мрачном лагере она была как маленький светильник, у которого они отогревали душу.
Его выпустили, и он сам не мог объяснить это чудо. Его предупредили: «Еще раз попадешься — головы тебе не сносить!»
Он ответил:
— Каждый делает что может, мир еще не загнулся.
Он просто голову себе сломал — почему его отпустили, может, он не всегда был хорошим товарищем?
Он опять получил работу. Поступил на цементный завод Вейсблатта. Вейсблатт-отец был христианин и социалист. Немец, заводчик — христианский социалист. А властитель, вегетарианец на берлинском троне, наоборот, был национал-социалист и австриец, и Вейсблатт-отец не слишком высоко его ставил. Вейсблатт-отец был владельцем бетонного и цементного заводов, снабжал бедняков, живущих в пригороде, столбиками для садовых оград, а домовладельцев колпаками для дымовых труб и печными заслонками. В благоволениях канцлера он не нуждался. Вейсблатта-отца больше занимало благоволение его рабочих. Он о каждом все знал, знал, у кого какая семья, детей окликал по именам, когда они приносили отцам завтрак, танцевал с женами на заводских праздниках и день своего рождения всегда отмечал не только дома, но и на заводском дворе.
Вейсблатт-отец был отличным наблюдателем. Он замечал все предметы и всех людей насколько хватало глаз. Однажды он увидел, как полузастывшая цементная масса случайно залила древесную шерсть. Вейсблатт-отец стал наблюдать. Полужидкий цемент и древесная шерсть образовали единую массу, легкую и пористую, как пемза. И нате вам, Вейсблатт-отец заметил, что изобрел пемзобетон. Он взял на эту массу патент. Благодаря его наблюдательности завод добился больших успехов. Он набрал еще рабочих, дал им кусок хлеба. Характер у него был твердый, и он твердо намеревался осчастливить каменщиков и все человечество своим легким пемзобетоном.