Наблюдал Вейсблатт-отец и за своим новым рабочим-пемзобетонщиком Отто Роллингом. Он втайне восхищался Роллингом, который выступал против канцера-австрияка. Перед другими рабочими он призывал Роллинга к повиновению существующей власти.
— Одинокая собака остерегается лаять на волков!
— А вы тоже лайте! — буркнул Роллинг и продолжал утрамбовывать бетон.
Но Вейсблатт-отец не мог лаять с ним заодно: у него было его дело и ответственность за хлеб для множества рабочих семей.
Роллинг был не лучшего мнения о Вейсблатте-отце, чем о других предпринимателях, которым он до сих пор помогал разбогатеть. Хотя этому изобретателю пемзобетона он должен был бы быть хоть немного благодарен. Вейсблатт-отец с прямо-таки родственным усердием перехватывал людей, бдительно следивших за Роллингом, и при помощи барьера, состоящего из коньячных бутылок, не давал гостям из полиции проникать на заводские задворки. Таким образом, Роллингу удалось даже возобновить связи со старыми товарищами по борьбе.
Вейсблатт-сын, поэт, изредка появлялся на заводе. Он не глядел на рабочих, спотыкался о комья древесной шерсти и возглашал:
— Грядет бетонный век!
— Ходит тут и топчет наши денежки, — говорил Роллинг, но рабочие напускались на него.
— Заткни свою вонючую пасть! Наш хозяин далеко не худший!
— Мир еще не загнулся, — бурчал Роллинг. А они его не понимали.
Время шло, и однажды Вейсблатт-отец получил большой заказ. Из-за этого вышла перепалка между ним и его рабочим-пемзобетонщиком Роллингом. Рабочие на цементном заводе разволновались, потому как им предстояло уехать вместе со всеми инструментами и методами обработки цемента. Они должны были сделать громадный, несокрушимый вал до самой Франции, твердый, несокрушимый немецкий вал. Вейсблатт-отец стоял перед Роллингом:
— Вы не поедете?
— Я не поеду. Может, вы возьмете с собой своего сына? Он будет укреплять этот вал своими поэмами.
Этого Роллингу, вероятно, говорить не следовало, ведь таким образом он оскорблял своего хозяина и хлебодателя.
— Моего сына? Мне неприятно слышать, что вы насмехаетесь над моим сыном, пусть даже он несколько неудачный сын.
— По-моему, шеф, вы связались с этим национал-социалистским канцлером.
— С кем?
— С этим…
Вейсблатт-отец пожал плечами:
— Речь идет о защите от французов, только и всего.
Это был последний разговор рабочего-бетонщика Отто Роллинга с его справедливым шефом, родным отцом рабочих; теперь даже Вейсблатт-отец ничего не мог сделать для этого строптивого члена его рабочей семьи. Исторические необходимости не могут разбиваться об упрямство маленьких людей. Предприятие Вейсблатта все равно перебралось на запад, чтобы там строить дамбу, которую не могло бы сокрушить и пушечное ядро. А разве самолет не сможет перелететь через нее? Самолет? Дело обстоит так: основное оружие французов — артиллерия. Они искусные артиллеристы. Тут перед ними надо снять шляпу. Это известно по опыту.
Роллинг тоже уехал. Не так уж он был незаменим. Он получил приказ о призыве на военную службу, как раз когда вновь должна была начаться его политическая работа. И каких только совпадений не выдумывает жизнь! Роллинг и Вейсблатт-сын, поэт, встретились у ворот казармы. В руках Вейсблатта-сына был кожаный чемодан с наклейками иностранных отелей. Переводные картинки с изображением солнца и голубого неба. Роллинг нес картонный ящик от стирального порошка. Они не обратили внимания друг на друга, не поздоровались. Рабочий Роллинг знал поэта, но вот поэт Вейсблатт не знал рабочего Роллинга.
1
От Станислауса требуют, чтобы он поносил себя перед гордыми всадниками, он отказывается, и на него навьючивают камни.
— Бюднер, ну конечно, ох уж этот Бюднер! Он же висит в седле, просто висит! Как груша, вот сейчас свалится!
Приглушенный конский топот по опилкам манежа. Голос вахмистра как скрип ветки в лесной тиши.
— Спешиться! Вам только на верблюдах ездить!
Жеребец Прыгун не стал ждать, покуда всадник спешится. Подгоняемый другими лошадьми, бегущими по кругу, он сделал рывок, и Станислаус кубарем полетел в опилки.
— Прямо как ленивец с мангового дерева! — Голос вахмистра резал уши. — Лежать! Кому говорю! Тебе только кислую капусту возить! По-пластунски!
Станислаус, работая локтями, полз по опилкам.
— Встать! Шагом марш!
Станислаус вскочил и побежал рядом с лошадьми своих товарищей.
— Лечь!
Станислаус бросился в опилки.
— По-пластунски! Я сказал: по-пластунски, бабий выпердок! Быстрее!
Белое пекарское лицо Станислауса покраснело. Он вспомнил муштру мастера Клунча. Но тут нигде не было штабеля из противней, чтобы уронить их к ногам орущего вахмистра.
— Лечь! Встать! Лечь! По-пластунски!
Станислаус заупрямился. И остался стоять как стоял.
— Вы отказываетесь?
Вахмистр Дуфте, бывший коммивояжер берлинской мармеладной фабрики, подошел к нему:
— Вы отказываетесь? А ну лечь!
Станислаус упал в опилки. Они пахли конской мочой. И Станислаусу почудилось, что он вернулся в тепло родной деревни. И тут же он почувствовал себя лошадью. Лошадью на живодерне.
— Встать! Шагом марш!
Станислаус поднимался медленно и неохотно.
— На конюшню, инвалид несчастный!
Станислаус попытался как-нибудь извернуться и проскочить через сплошную цепь бегущих по кругу лошадей. Вахмистр приказал всадникам держать строй. Для Станислауса теперь не осталось никакой лазейки, а по спине его хлестал словесный кнут вахмистра:
— В проход, хмырь болотный!
Станислаус приготовился к прыжку. Теперь уж все едино: жизнь усмирила его, пусть теперь кони затопчут его насмерть!
Какая-то лошадь вдруг поднялась на дыбы. И Станислаус юркнул в образовавшийся просвет.
Всадник рухнул в опилки. Станислаус услышал его стон. Это был Вейсблатт, тихий Иоганнис Вейсблатт. Может, он нарочно поднял лошадь на дыбы? Наверное, он ощутил отчаяние своего товарища Бюднера? Станислаус бросился бегом по проходу. И остановился у фронтонной стены. Вахмистр теперь орал на Вейсблатта.
— Вейсблатт, встать! Лечь! Книжный червяк, я вам покажу, как с лошади падать!
Долговязый Вейсблатт весь дрожал. Вахмистр Дуфте приказал всем остановиться. Одна лошадь испражнилась.
— Пилотку снять! Навоз собрать!
Вейсблатт собирал теплые конские яблоки в свою пилотку. Его белые, сухие пальцы судорожно хватали теплые шарики навоза точно последние кусочки жизни и тепла на этом северном полюсе человечности. Лицо Дуфте исказилось веселой гримасой.
— Поживее, вы, нюня!
Вейсблатта тоже прогнали в проход. На бегу конские яблоки вываливались из пилотки.
— Стой! Смирно! Кругом!
Вейсблатт стоял рядом со Станислаусом.
В манеж донесся рыкающий голос Дуфте:
— Вы кто?
Ответа нет.
— Кто вы такие, хотел бы я знать?
Молчание.
— Засранцы вы, засранцы! Так кто вы?
Ответа не было, но зато заржал жеребец Станислауса Прыгун.
— Засранцы! Я хочу от вас это услышать!
Тишина как в лесной чаще. Дуфте расхаживал взад и вперед по опилкам.
— Лечь.
Станислаус и Вейсблатт упали наземь прямо в проходе. Последнее конское яблоко выкатилось из пилотки Вейсблатта. Дуфте щелкнул хлыстом по голенищам своих сапог.
— Встать! Лечь! Встать! Лечь!
Станислаус сжал губы в ниточку. Вейсблатт откашлялся, глянул на свои испачканные навозом руки и крикнул:
— Говнюки!
— Ты зря меня за дурака держишь, книжный червяк!
Вейсблатт задрожал.
— Засранцы, мы засранцы!
Он сам себе был противен. Ему хотелось назад, к своей лошади.