Вейсблатт забросил учение. Как истинный, профессиональный поэт, он чувствовал себя обязанным совершенствовать мир. Сняв меблированную комнату, он принялся там за свой первый большой роман «Любовь — сделка?». Такой гордец и философ, как он, наверняка изголодался бы и зачах, если бы мать тайком не пеклась о нем. Она оплатила даже печатание романа и устроила так, чтобы он попал в руки тех, о ком был написан, то есть в руки Маутенбринков.
5
Станислаус замаливает окурок сигары, сводит знакомство с отцом сверхчеловека и отрекается от баб.
Слушая любовную историю Вейсблатта, Станислаус немного отвлекся от своих горьких дум о Лилиан. Вейсблатт достал книгу из своего солдатского шкафа:
— Вот почитай, что такое бабы, как они себя ведут, все до единой.
Станислаус даже поклонился от благодарности и уже собрался рассказать своему новому другу, поэту, историю своей любви, как заявился Роллинг.
— До чего ж я не выношу второго унтер-офицера, — сказал он и швырнул в угол кровати свою пилотку.
Один за другим, словно вороны на ночевку, слетались в комнату номер восемнадцать ее обитатели. Фриз Иоганнсон вытряхнул на стол как минимум двадцать булочек и начал поглощать их одну за другой.
— Раньше я их без масла сроду не ел, а теперь жру прямо так, вот какие дела.
Вслед за ним явился Крафтчек. От него разило перегаром. Роллинг зажал себе нос:
— От тебя воняет хуже, чем после борделя.
— Ну ты как евангелист, конечно, предпочитаешь вонищу дьявола запаху Мадонны, — сказал Крафтчек. Во время вечерни он обо всем договорился с Господом. А теперь достал почтовую открытку и написал своей жене, которая в Верхней Силезии продолжала вести дела в его лавке. На открытке была изображена улыбающаяся Богоматерь. Дева Мария держала руки так, как все женщины держат руки, когда с них сматывают шерсть, с пасмы в клубок.
Последним явился Маршнер. Он шатался, сжимая зубами окурок сигары. Вся комната заполнилась его громким смехом. Вейсблатт отвернулся к стене.
— Явление сатаны!
Маршнер расстегнул ремень и бросил его на кровать.
— Хо-хо, ого-го, вот это был денек, доложу я вам, жалкие казарменные черви!
— Да что же это был за день? — проворчал Рольмопс.
Маршнер подмигнул и отер свое жирное лицо тыльной стороной ладони.
— Уж если я говорю, что это был тот еще денек, значит, так оно и есть, а ты у меня сейчас язык-то прикусишь, я ведь с вахмистром, с нашим господином вахмистром, нынче выпивал — так что я попросил бы!..
Роллинг щелкнул каблуками и отвесил насмешливый поклон.
Маршнер плюхнулся на табурет и вытянул ноги.
— Можете смеяться сколько влезет. Придет время — я попросил бы! — Стремление Маршнера к откровенности было неудержимо. А так как почти никто его не слушал, то он рассказывал все круглой железной печке. — Чего только не приходится переживать, приятель… я попросил бы! Гляжу, господин вахмистр сидит в кафе со своей супругой, или невестой, или с кем еще там. Человек, вот я, к примеру, входит в кафе. Как положено настоящему солдату, держит строевую выправку — я попросил бы! Наша малость идет дальше, ищет себе местечко. А тут господин вахмистр подзывает к себе одного солдатика, а мы уж соображаем, что к чему, — оказалось, у него ширинка незастегнута, и пришлось ему посреди кафе стерпеть хорошую взбучку! Бывает, конечно, хуже, но Господь не попустил, думаем мы себе и косимся на свою ширинку, в порядке ли. Но господин вахмистр, такой приветливый, прямо солнышко ясное. «Садитесь!» — говорит. Что ж, надо садиться, и какая честь — я попросил бы! — рядом с его женой, или супругой, или кто она ему. Господин вахмистр такие веселые, да и супруга тоже не картонная. Они там под столом все ногами терлись. «Маршнер, вы мой лучший новобранец!» — изволили сказать господин вахмистр в присутствии своей очень и очень красивой жены. «Вы где-нибудь в другом месте уже проходили военную подготовку?» Ну я рассказал ему, что проходил подготовку в СА и в «хрустальную ночь» тоже не сидел сложа руки, так что я попросил бы! Мы выпили по одной, а эта, ну вахмистрова, тоже выпила мятную, а потом еще, а потом яичный ликер. Они у меня на глазах держались за руки и со мной обращались как с другом. Наш высокочтимый господин вахмистр даже спели немножко под музыку: «Ах, Лора, Лора, как хороши девицы в восемнадцать лет…» Я тоже подпевал для приличия, я попросил бы! Господин вахмистр и эта, его, уцепились друг за дружку, знаешь, прямо как в вальсе. Я тоже удостоился чести, сам господин вахмистр взял меня под руку. Мы еще выпили, и господин вахмистр с таким уже блаженным видом и говорят: «Я никогда даже и не мечтал в этой пустыне встретить такого отличного товарища, штурмовика». И господин вахмистр явно колеблются, не должен ли я их пригласить выпить. Ну я ему говорю, счет будет оплачен, прежде чем петух прокричит в третий раз! Тут он стал еще приветливее! Господин вахмистр с супругой на моих глазах все больше интимничали, совсем как у себя дома. Он, например, обнимает ее за плечи и кончик языка сует ей в ухо. У таких господ свои привычки — я попросил бы! Супруга тоже неленивая оказалась, целует его, а он сидит и потеет. Не худо бы ей и меня поцеловать, я ведь угощаю! И она-таки поцеловала меня, так что я тут перед вами сижу, целованный дамой нашего господина вахмистра, как человек из хорошего общества.
Роллинг выскочил из-под одеяла и схватил кружку с кофе:
— Заткни свою поганую пасть, кулацкое отродье!
Станислаус чувствовал себя так, словно его распяли на кресте да еще в рану суют мутовку. Богдан, ретивый сторож с переезда, подошел к Маршнеру. Этому хвастуну пора спать! А то сейчас явится дежурный офицер — взглянуть, как дела в этой комнате, и надо будет ему докладывать… Станислаус взял себя в руки. Он сегодня дежурил по комнате, а потому поспешил к железной печке проверить, пуст ли зольник. Затем он обмахнул пыльной тряпкой Гитлера. Адольф с прилизанной прядью висел между окон. И нельзя, чтобы на нем была хоть пылинка. Маршнер, раздеваясь, толкнул железную спинку кровати. И помешал Крафтчеку читать вечернюю молитву. Тот дал Маршнеру тумака. Маршнер стоял в кальсонах. Из ширинки торчал уголок рубахи. Он попытался пригрозить Крафтчеку кулаком, но вынужден был схватиться за спинку кровати.
— Смейтесь, смейтесь, придет мое время — я попросил бы! — И он стал трясти спинку кровати, как медведь клетку.
Станислаус, дежурный, отволок Маршнера на его койку. Вонниг все заливался смехом:
— Так ты, выходит, выпил с вахмистром на брудершафт?
Маршнер рыгнул.
— Брудершафт — это ерунда. Он меня настоятельно просил, он меня просто умолял подыскать комнату в гостинице для него и его милой дамы. Я своего не упустил: комната с двумя кроватями и с мытьем, конечно, все за мой счет, я попросил бы!
Вонниг хохотал. В дверь постучал офицер; вместе с ним явились дежурные унтер-офицеры и ротный писарь. Станислаус отдал рапорт. Молоденький лейтенант Цертлинг, заложив руки за спину, расхаживал по комнате с таким видом, словно искал грибы. Он заставил писаря вытащить зольник из печки. Никаких претензий. Лейтенант важно прошествовал между кроватями. Он отогнул одеяло и проверил, чистые ли ноги у Маршнера. Станислауса прошиб пот. Может, он еще должен мыть ноги Маршнеру? Лейтенант сморщил нос. Маршнер на другом конце кровати что-то лопотал во сне:
— Так точно, господин вахмистр, в гостинице все кровати такие короткие, я попросил бы!
Лейтенант осмотрел храпящего Маршнера и обнаружил кофейные пятна на сорочке.
— Свинья! — прошипел он.
Ротный писарь это записал. Лейтенант нагнулся — что-то ему попалось под ногу. Это был окурок Маршнеровой сигары. На голову Станислауса обрушилась буря. Он должен был лечь на пол и по-пластунски ползти к окурку. Еще он должен был выполнить над этим окурком пятьдесят упоров лежа, тыкаясь носом в изжеванный окурок.
— Что-нибудь видите? Так, еще тридцать раз отжаться, чтобы зрение укрепить!
Ротный писарь что-то корябал в своей тетрадке. Наконец проверяющие вышли из комнаты. Станислаус все продолжал отжиматься. Голос Роллинга прозвучал для него как глас Божий: