Солдаты каждый по-своему относились к этому карандашному фронту и ублюдочной войне. Роллинг, например, удил рыбу и ставил верши. Под вечер он, как положено, при оружии, уходил из лагеря и углублялся в лес. Там на озере, очень далеко от лагеря, он вытаскивал верши, вынимал оттуда рыбу, выбирал двух щук покрупнее, а остальную рыбу опять пускал в воду. Щук он клал под березкой. Березку внимательно оглядывал со всех сторон, ощупывал, перочинным ножичком соскабливал немного коры и шел дальше, в лес. Он шел по естественной тропке, потом доставал компас, щелкал зажигалкой, глядел на стрелку компаса, что-то бормоча, доставал из кармана клочок бумаги, что-то записывал на нем, потом двигался дальше — словом, вел себя так, как будто хотел измерить весь карельский лес.
Станислаус в тот вечер получил приказ от вахмистра Цаудерера явиться на аудиенцию в чулан за канцелярией. Короче говоря, Цаудерер с большим интересом и восторгом следил за парижским представлением Станислауса. Теперь он сам должен в это дело вникнуть, понимаешь. Есть в нем такая основательность, скажем прямо, чисто прусская. Война здесь, в карельских лесах, немного скучновата, немного неопределенна, и еще большая неопределенность в том, что связано с отпусками унтер-офицеров и солдат. Ротному вахмистру Цаудереру, во всяком случае, хотелось поскорее увидеть, что происходит дома. Раз — и там, понимаешь!
Станислаус понял. Фельдфебели не очень-то украсили его жизнь. А тут представлялась возможность заглянуть в душу одного из таких охотников за девушками. И он усыпил Цаудерера.
— Рассказывайте, понимаешь! — приказал Станислаус.
Цаудерер уже не заметил насмешки и стал рассказывать.
Любопытному Станислаусу довелось заглянуть в до ужаса однообразную, бесцветную жизнь: Цаудерер был подсобным рабочим на ящичной фабрике в немецком гарнизонном городке. Шестьдесят пять пфеннигов в час. И все-таки он рано женился, ведь вдвоем жить дешевле. Жена состарилась уже после первого ребенка и стала сварливой от скупости, экономии и домашней возни. Цаудереру в день выдавалось только семьдесят пять пфеннигов. Крупной резки табак для обкусанной трубки Цаудерера — тридцать пфеннигов пачка. Он каждый день смотрел на веселых, поющих солдат, строем идущих по городу. Он спрашивал у них: «Сколько вам платят в час и сколько часов у вас в неделю?» — «Часов хватает, плюс жалованье», — ответили ему. Тогда он пошел на солдатскую фабрику и работал там так же добросовестно, как и на ящичной. Став ефрейтором, он почувствовал себя как сменный мастер на ящичной фабрике, то есть и тепло и хорошо. А вот теперь он уже вахмистр, а солдатская фабрика, где он был мастером, переброшена в дремучие леса Карелии.
— У кого господин вахмистр увел жену?
— Ни у кого.
— Сколько невинных девушек соблазнил? — спросил Станислаус, ибо именно эту задачу он ставил перед собой, прочесывая фельдфебельскую душу. Нет, вахмистр Цаудерер ни у кого не отбивал девушек, никогда не желал жены ближнего своего; с него хватало и своей собственной, понимаешь.
Станислаус был разочарован. В конце концов он пришел к выводу, что Цаудерер вовсе не фельдфебель. Он велел ему проснуться.
Цаудерер протер глаза и сказал:
— Молодец, парень, отлично!
Во время своего визита к семье, над которым Станислаус, конечно, был не властен, Цаудерер узнал, что его жена до сих пор не раздобыла кроватку для их меньшого ребенка, его любимчика.
«Утром написать Марте насчет кроватки!» — занес он в свою записную книжку. Таким манером Цаудерер иногда самому себе отдавал приказы. Правда, он не знал, что на его немецкой родине матрацные пружины стали большой редкостью.
Роллингу пришлось завершить свою ночную прогулку. Его часы остановились. Подойдя к рубежу охранения лагеря, он направился к окопчику, где в это время часовым был Вонниг. Вторая щука в сетке Роллинга предназначалась для Воннига. Все хорошо!
Вонниг обеспечивал безопасное возвращение и получал за это щуку. Роллинг раскачал сосновую ветку. Это был условный знак. Если все в порядке, Вонниг должен слегка подуть в свою губную гармошку. Но губная гармошка молчала. Роллинг посильнее раскачал ветку. Раздался выстрел. Хорошенькая губная гармошка! Роллинг бросился наземь и пополз назад. Опять раздался выстрел. В окопчике Воннига уже сменил верный солдатскому долгу железнодорожный сторож Август Богдан. Если на дереве так сильно раскачивается одна только ветка, значит, его ведьма отдыхает на ней от своей ночной скачки. Богдан выстрелил еще и еще, и тут уж начали палить из всех окопов с восточной стороны лагеря. Вскоре стреляли уже все часовые, не зная, зачем палят и по кому. Роллинг почесал в затылке.
— Каждый делает что может!
В чулане за ротной канцелярией вахмистр Цаудерер решил по старой памяти перекинуться в картишки. Станислаус должен был еще рассказать ему о будущем, насчет отпуска, понимаешь.
Станислаус уклонился:
— Мне это не дано — заглядывать в будущее. Ведет себя человек хорошо, значит, и будущее у него хорошее!
Это так, и никак иначе. Вахмистр Цаудерер уже не успел ни разочароваться, ни выказать недовольство конюху и предсказателю Станислаусу Бюднеру. Разрывы ручных гранат сотрясали лагерь. Застрочил пулемет, эта пишущая машинка смерти… Цаудерер побелел. Будущее уже начиналось.
Шофер остановил большой грузовик и растолкал спящего Вейсблатта:
— Сто семьдесят пятый километр, вылезай, пентюх!
Вейсблатт проснулся, совсем проснулся.
— У меня нет звания. Так не приписывай уж мне офицерское. — Он дал водителю пачку французских сигарет. Водитель стал поприветливей и даже так раздобрился, что показал Вейсблатту, в каком примерно направлении, по его расчетам, находится лагерь. Так что этот бледный парень, которого он вез по приполярному шоссе, псих, было ему совершенно ясно: с каких это пор «пентюх» стал воинским званием?
Вейсблатт со страхом блуждал по лесу и наконец набрел на дорогу к лагерю. Он пыхтел под тяжестью ранца и отдыхал через каждые двадцать шагов. Упав на лесной мох, он вглядывался в тощие, тусклые звезды полярной летней ночи. О боже мой, боже мой? Здесь немногим лучше, чем на дороге в ад! Он, Вейсблатт, не умеющий даже дышать без цивилизации, здесь, в этом девственном лесу?! Сколько времени сюда будет идти посылка от матери с сигаретами «Амарилла»? Да и вообще, эта война! Она ненадолго обернулась к нему своей лучшей стороной, забросила его в Париж, в столицу всех культур и цивилизаций, чтобы потом отнять у него все, все. Не приходилось сомневаться, что его тонкие, сверхчувствительные нервы, как считал нужным выражаться их домашний врач, здесь придут в полную негодность, а это может затронуть и мозг. Вейсблатт немного всплакнул о себе, но потом опять вскочил, так как во мху его штаны совсем отсырели. Да к тому же в этом непроглядном лесу водятся даже змеи, рептилии.
В лагере стреляли. Вейсблатт сразу бросился наземь. Тяжелый ранец придавил ему затылок. Ему померещилось, что он убит. Пролетело полчаса и даже больше, но пальба не прекращалась, тогда он попытался освободить голову от тяжести ранца. Но тут над ним что-то просвистело, он по книгам знал, что так свистят пули. Он до рассвета ждал пули, которая ударит в него. Когда запели птицы, он уже наверняка знал, что большая часть его нервов изодрана в клочья.
Выяснилось, что война, которую они ждали со дня на день, только чуть оцарапала их мизинцем.
Когда утром ротмистр-пивовар открыл люк командирского бункера, чтобы взглянуть на войну, войны уже и след простыл. Зато тяжелыми шагами к лагерю приближался рядовой Роллинг, неся в перекинутой через плечо сетке двух большущих щук и ружье стволом вниз. Пивовар Беетц прямо из люка вкатил ему трое суток ареста.
— Кто так оружие носит, сука, карнавальщик, или вы рейнский, а?
В канцелярии щук у Роллинга отобрали. Их подали на обед господам офицерам.