Твой Мухаммедкули».
Кайгысыз бережно вложил записку в конверт, сунул в карман, побрел домой. Нет, не так-то просто ломать даже прогнивший сарай. И нет ничего страшнее сознания собственного бессилия.
Если бы ехать сейчас с Мухаммедкули в раскаленном арестантском вагоне по бесплодным закаспийским степям! Быть рядом…
Всю ночь в душной своей каморке он писал ответное письмо — горячие слова бодрости и веры в жизнь. А на рассвете перечитал и разорвал в клочки. Ведь умный товарищ предупредил, что нельзя доверяться почте.
Только спустя неделю Кайгысыз отправил другу письмо и деньги: помогли молодые мервские купцы.
…Теперь запасемся терпением. Мы еще молоды. Год, два года? Еще не такой долгий срок. А пока будем готовить себя к какой-то, еще не очень ясной, но священной, — потому что нужны народу, — будущей работе.
По вечерам, перебирая в памяти события своей жизни, Атабаев вспоминал слова древнего Нобат-ага: «Будь туркменом!»
На столе у него появились теперь новые книги: «Среди киргизов и туркмен на Мангышлаке», «Обычное право туркмен», «Статистические очерки среднеазиатской России». Иногда он вслух читал стихи великого Махтумкули или персидских шахиров… Эти книги он доставал у Абдыразака, может быть, самого интересного человека во всем Мерве.
Они познакомились в чайхане «Елбарслы», в одной из закрытых комнат, куда хозяин не впускал простонародье. Отец Абдыразака — известный Ораз-Мухаммед-ахун — был основателем медресе в Конгуре. Даже русские власти с уважением отзывались об этом по-мусульмански образованном, фанатичном и нетерпимом к вопросам веры, богатом старике. А сын его был далек от взглядов отца, он пренебрегал богатством и славой священнослужителя-ахуна, ушел из родного дома, поселился на окраине Мерва. Не то чудак, не то, как сказали бы русские, толстовец, он стал жить трудами рук своих— возделывал сад и ткал ковры.
Наверно, это был первый туркмен, осмелившийся взяться за женский труд. Большой художник в ковровом ткачестве, он знал тайны этого старинного промысла. К нему на край города охотно шли еще и потому, что все в Мерве знали, какая там замечательная библиотека на турецком, татарском, азербайджанском и русском языках. Он тоже, не хуже отца, считался образованнейшим человеком и все-таки предпочитал зарабатывать свой хлеб, в поте лица обрабатывая землю.
Молодой конторщик не часто бывал у Абдыразака, не хотел ему докучать, ибо тот жил замкнуто. Но почему-то именно Атабаеву он охотно давал книги. Может быть, в том была причина, что чудаковатый отшельник, отдыхая по вечерам, любил поразмыслить над жизнью своего народа? Атабаев умел слушать. Кайгысыза удивляло его философски-спокойное отношение ко всему происходящему. «Все уже бывало, все возвращается на круги своя», — любил повторять Абдыразак. — «Связь времен — вот главное». Казалось, завоевания арабами Мерза в седьмом веке его волновали больше, чем нынешние уродства жестокого колониализма. Он умел волшебно преображать дистанцию времени. Слушая его рассказы, Кайгысыз видел древний Мерв, великий Мерв — жемчужину мира. Этот город был и столицей Хорасанской провинции арабского халифата. Завоевали его арабы, насильственно насаждая мусульманство, разоряли буддийские капища, где огромные идолы из чистого золота загадочно и туманно взирали на ворующих глазами из жемчужин величиной с голубиное яйцо. Все вывезли завоеватели, и покрылся блистательный прежде город башнями минаретов, и полтораста лет шла здесь кровавая религиозная и политическая борьба, и сменялись династии газневидов, тахиридов, саманидов, и появлялись новые пророки, соперничавшие и с Буддой, и с Магометом…
И ходил по древнему городу уроженец Мерва Хашим, прозванный арабами Моканной, что значило — человек под покрывалом. Был он воплощением божества на земле, обещал своим последователям рай еще при жизни и, щадя их, никогда не поднимал с лица зеленое покрывало, чтобы не ослепить бедных смертных нестерпимым блеском своих глаз…
Впрочем, Абдыразак умел и слушать. Чтобы утвердиться в своей идее кольцеобразного течения жизни, надо было сравнивать прошлое с настоящим, и он расспрашивал банковского конторщика о дележе мургабских вод, распрях племен, дивидендах нефтяных королей. Кайгысыз многое мог рассказать об этом.
Как раз в эти дни, когда на далеких полях Галиции шла война белого царя с немецким кайзером, здесь, на берегах Мургаба, баи втянули в жестокую междоусобную распрю из-за воды два текинских племени: тохтамыш и отамыш. Каждый день из Мерва летели воинственные депеши или униженные прошения и жалобы не только к генерал-губернатору Туркестана в Ташкент, но и в министерства на берега Невы. Как говорится в старинной поговорке: «Чего не заставит съесть голод, чего не придумает сытость».
Баи враждовавших племен подкупали в городе всех грамотных людей. И банковский конторщик Атабаев испытывал на себе давление этих низменных сил. Не раз приходил к нему в контору, подстерегал на улице, подсаживался в чайхане подленький человечек — некий Джепбар-Хораз. Ничем не был он примечателен — ни умом, ни способностями, ни достатком, ни образованием, но именно своей небрезгливой готовностью на любую грязную махинацию он втирался в доверие текинских богачей и даже добивался того, чтобы его побаивались. Как же его не бояться, если желая придать себе вес в глазах деловых людей, он давал понять, что служит агентом охранки. У него были связи и с русскими чиновниками, а иногда он таинственно исчезал из Мерва, и знающие люди намекали, что это неспроста — Джепбар-Хораз должен встретиться в Асхабаде или Ташкенте с кем-то важным, приехавшим из Питера.
Когда этот провокатор понял, что маленького банковского конторщика не купишь, — хоть посулил ему золотые горы и те самые белые погоны пристава, о которых когда-то говорил директор Тедженской школы, — он принес в охранку два-три доноса на Атабаева. А в тех доносах было написано, что «бывший учитель Кайгысыз Атабаев, изгнанный с нивы просвещения, а ныне банковский конторщик, вместе с господами Батмановым, Бер-дыевым и Дервишлером посещают дальнюю комнату чайханы «Ёлбарслы» и ведут разговоры, попирающие основы самодержавия».
Доносчик считал, видно, что убивает двух зайцев: наказывает Атабаева за строптивость и бросает тень на уважаемых баев из враждебного племени. Однако он просчитался. В охранке знали, что упомянутые уважаемые баи запросто бывали на приемах у генерал-губернатора, и пока что опасно трогать человека, которому они покровительствуют. Доносы легли в «личное дело» Атабаева, его не тронули, но следили теперь и тут, в Мерве, за каждым его шагом, за каждым вздохом.
Однажды в той же чайхане вечером его пригласил в отдельный кабинет редкобородый дородный и сытый на вид господин, которого в городе, запросто звали Майлиханом,
Этот человек имел в Мерве два-три дома, разъезжал в собственном фаэтоне, запряженном двумя холеными конями, щедро жертвовал в помощь нуждающимся, и люди считали его очень богатым. Но Кайгысыз знал по банковскому личному счету Майлихана, что ему приходится туго: с большим трудом он погашает просроченные векселя, а совсем недавно заложил, покрывая долги, здание чайханы «Елбарслы». Он попросту не мог выдержать конкуренцию с жадными купцами, ведущими торговлю с Бухарой и Ташкентом, — те уже скупили много хороших домов в Мерве, завладели и хлопкоочистительным заводом. К тому же, давили на него и люди оптовой торговли — армяне.
Атабаев знал, что Майлихан не был ростовщиком, сосущим кровь у дехкан, он был не злобным человеком. В тот вечер, обмениваясь приветствиями, осведомляясь взаимно о здоровье, они долго не могли начать дельный разговор. Медленно прихлебывая из пиалы, Майлихан качал головой, будто бы сам с собой разговаривал. Решив не мешать ему думать, Атабаев несколько раз перелил чай из пиалы в чайник и обратно, а затем, как бы желая остудить чай, легонько повертел в руке пиалу.
Наконец, Майлихан заговорил: