— Так ведь тогда еще можно было достать на базаре барашка… — наивно объяснил Кайгысыз,
Даша горько улыбнулась.
— Вот и выпьем за барашка!
Она разлила вино по стаканам, поднесла Кайгысызу.
— Выпьем, Костя!
Кайгысыз сидел неподвижно, брови его сдвинулись. Откуда взялось изобилие? Какая еще змея затаилась в казане с чектырме? День был такой тяжелый, а тут еще дома надо решать подозрительные загадки….
— Откуда это все взялось, Даша? — сделав над собой усилие, мягко спросил он.
— Обязательно надо добираться до сути?
— Я не могу у себя в доме есть чужое.
— Тоже мне, нашелся святой на мою голову, не может протянуть руки к барашку! Стоит на столе — ешь! Не хочешь — пеняй на себя!
— Я хочу знать — откуда появилась эта еда.
— Это никого не касается. Я не воровала.
— Значит, аллах послал с неба?
— Может, и не с неба свалилось, может, и человек подарил…
— Какой человек?
— Не скажу.
— Тогда я не буду есть.
— Ну, хорошо. Джепбар-ага принес…
— Джепбар?..
Кайгысыз вскочил из-за стола, рванул скатерть, посуда полетела на пол. Белые черепки плавали в жирном красно-коричневом соусе, как в луже крови.
Идущий в ад ищет попутчика
Одиннадцатого июля 1918 года в Асхабаде вспыхнул мятеж. Эсеры и меньшевики выкинули лживый лозунг: «За Советскую власть — против негодных комиссаров!» — и расстреляли многих большевиков из Закаспийского ревкома. Прозвучал новый клич:
— На Ташкент!
Белогвардейские эшелоны пополнились гимназистами и юнкерами. Еще до начала мятежа туркестанский Совнарком направил в Асхабад чрезвычайного областного комиссара Фролова. Вести мирные переговоры было уже поздно. Небольшой отряд Фролова и группа рабочих-большевиков двинулись дальше и были уничтожены в Кизыл-Арвате. Вскоре первоначальный лозунг мятежников стал звучать более откровенно: «За Советскую власть — против большевиков».
…Кайгысыз Атабаев видел второй сон, когда Даша выбежала на стук во двор. Минуту спустя она, растрепанная, полуодетая, уже будила Кайгысыза.
— Брат стучится в калитку! Агаджан пришел… Отворить?
В свете зажженной плошки дородная фигура Агаджана, когда он грузно опустился на стул, отбросила на стену горбатую тень. В густой бороде как будто горели искорки. Тяжелый кулак опустился на стол и так и не разжимался почти до конца разговора.
— Что ты думаешь обо всей этой заварухе, брат? Ты человек ученый… — не поздоровавшись, заговорил Агаджан.
— Что случилось? — спросил Кайгысыз. — Откуда ты?
До него доходили слухи, что брат связался с аульными баями, снюхался с Эзиз-ханом, что сын его Силаб, вчерашний кадет, дослужился у белых до чина поручика. Кайгысыз не встречался с родней много месяцев. Чем же объяснить это странное посещение на рассвете? Кайгысыз еще ничего не мог понять спросонья, протирал глаза кулаками, и вдруг мелькнула мысль: когда-то точно так же пришел прощупывать его Джепбар. Родственные связи давно оборвались, и все-таки это сравнение стеснило сердце.
— Что, ты не знаешь? В городе белые, — сказал Агаджан. — Теперь начнутся аресты. Будут сажать не только большевиков… Если ты хочешь…
— Сам пришел или прислали? — грубо перебил его Кайгысыз.
Агаджан покраснел, глаза налились кровью.
— За кого ты меня принимаешь?
— За недалекого арчина, который не видит дальше своего носа.
Агаджан обеими руками тяжело навалился на стоп.
— Думаешь, пришел к тебе набираться ума?
— Напротив, уверен, что собираешься наставлять меня на путь истинный. Готов отвечать на вопросы.
Агаджан оглянулся на окно, прислушался. На улице было тихо.
— Все равно, — сказал он, отвечая своим мыслям. — Времени у нас мало. Подумай как следует и скажи: с кем ты?
— Непонятно.
— Со своим старшим братом или с большевиками?
— Разве у меня найдется кто-нибудь, кроме большевиков, если я расстанусь с тобой?
— Не прикидывайся глупцом, отвечай!
— Хочешь послушать глупца? Конечно, я не с белыми.
Пальцы Агаджана дрожали, комкая край скатерти.
— Значит, мы чужие? — тихо спросил он.
— Понимай как хочешь.
Агаджан опустил голову, помолчал и вдруг неожиданно тонким голосом запел песню, какую часто пели в ауле бахши. Это пение в глухой час ночи звучало дико и нелепо, как в дурном сне, и Даша заглянула в дверь. Брат Кости пел:
Видно, желчь подступала ему к горлу. Он сплюнул, вытер рот рукавом. Кайгысыз спокойно заметил:
— Можешь бесноваться сколько угодно, только на скатерть не плюй.
Агаджан вскочил с места, уставился свирепым взглядом.
— Жаль, что не плюнул тебе в лицо!
Встал во весь рост и Кайгысыз.
— Плюнешь в небо — плевок возвратится.
Оба брата были высоки и плечисты. Только Агаджан — брюхастый, Кайгысыз — худой, поджарый. Они готовы были броситься друг на друга, но еще сдерживались. Каждый думал о своем. Агаджан вспомнил поговорку: «У брата от мачехи и вера другая». Кайгысыз припомнил вдруг нищее детство. Не было тогда дела Агаджану до аульного подпаска. Люди позже говорили, будто он жаловался, что пастух, рожденный рабыней, позорит сердарский род.
Где-то близко рассыпалась пулеметная очередь.
Лицо Агаджана дрогнуло, он рванулся было к двери и вдруг обмяк, невесело улыбнулся, подошел к Кайгысызу, усадил его за стол. Сел рядом.
— Эх, братишка, — ласково сказал он, — каким бы подлецом ни оказался Джепбар, зачем было его сажать в тюрьму? Теперь будет враг пострашнее, чем при царе.
— Это верно.
— Если идешь к большевикам из страха перед Джепбаром — остановись! Я буду не я, если не сниму голову с его плеч. Пусть попробует замахнуться на тебя! Агаджан-сердар перед Джепбаром— инер перед мухой!
Неужели надеется переманить в свой лагерь? Кайгысыз ходил по комнате, загребая волосы пятерней. Надо бы добежать до комитета, унести из сейфа продкарточки, спрятать на чердаке. Растащут казаки, начнут торговать на базаре…
С улицы донесся конский топот. Кайгысыз выглянул из-за занавески — вооруженный отряд. Пожалуй, выходить опасно. Он посмотрел на брата. Агаджан улыбался. Видно, думает, что убедил, что в душе Кайгысыза идет борьба.
— Дело не в том, что я могу пострадать… — начал Кайгысыз.
— А в чем же? — удивился Агаджан.
— Во взглядах… Зачем живем? Для чего живем?
Агаджан задумался, потом очень мягко спросил:
— Ты… в самом деле большевик?
— Пока еще не вступил в партию, но дело не в этом.
— И тебе не жаль ислама? Религии наших предков?
— По совести — ни тебе, ни мне нет дела до мусульманства.
— А не преувеличиваешь?
— Едва ли. И потом я читал Коран в подлиннике и в переводе и не помню, чтобы там было сказано: обманывай и наживайся, бей и грабь, принуждай и получай выгоду.
— Кого я обманул?
— Разве свой хлеб добываешь своими руками?
— Бог дает.
— Почему же не дает он твоим батракам?
— Видно, не хочет.
— Где же справедливость? Одного делать хозяином, другого рабом…
В дверь снова заглянула Даша.
— Константин Сергеевич! Сейчас у калитки задержала этого… бывшего волостного… Из Совета. Можете ругать меня — я сказала, что вы в дальний аул уехали.
— А он?
— Чертыхнулся. Его, говорит, счастье. У этих товарищей, говорит, чутье, как у борзых…
— Молодец, Даша-джан! — сказал Кайгысыз.
Даша улыбнулась и скрылась за дверью.
— Не знаю, придется ли нам когда-нибудь еще беседовать, — сказал Агаджан, — но, как старший, не могу молчать: ты тут, в Мерве, в своем Продкоме дров наломал в пять раз больше, чем большевики! Разве этого ждал от тебя Теч-сердар? Пусть сам бог хранит нас от предателей своего народа!