— Да, по праву независимого государства!
— Ортак Файзулла, вы ведь умный человек. Могу ли я спокойно спать в Бухаре?
— Вы сомневаетесь во мне? — Ходжаев стукнул кулаком по столу.
— Не горячитесь, Файзулла. Успокойтесь, — сказал
Атабаев, хотя в голосе его уже можно было различить, вопреки словам, оттенок грозного рычания.
— В могиле я успокоюсь!.. Если мне и дальше придется с вами работать… О, аллах, с кем ты меня свёл!
Ходжаев даже закрыл уши ладонями, что означало крайнюю степень отчаяния в такой же мере, как и крайнюю степень актерства.
— Напоминаю вам, что нас свел не аллах, а Центральный Комитет партии. И сейчас от имени ЦК Бухарской компартии я требую, чтобы лица, перечисленные в моем списке, были тщательно изучены на предмет отстранения их от ответственных должностей в государственном аппарате. Что касается виновных в уголовных преступлениях, — их надо немедленно передать следственным органам.
— Так значит — склока! — закричал Ходжаев, сжимая кулаки. — Ты уже успел отравить и перессорить всех моих товарищей в Бухаре!
— Я предъявляю вам требование партии — и это всенародное требование. — Медленно и негромко произнес Атабаев.
— Ты смеешь здесь, в Бухаре, что-то требовать? Ты! Я тебя не знаю! Понятно?
Вот после этих невменяемых слов и сорвался с тона Атабаев. Потом он жалел об этом. Он встал и пошел грудью на Ходжаева — пошел, угрожая всей своей могучей фигурой. И, кажется, тоже — со сжатыми кулаками.
— До сих пор вы не знали и Центрального Комитета партии…
Ходжаев криком перебил Атабаева:
— Я еще — Файзулла Ходжаев! Слышишь, ты! Это я глава правительства в Бухаре! Я, а не ты!
— Ошибаетесь!
— Ошибается тот, кто приехал мутить мирный край.
— Если вы будете продолжать в том же духе… — почти выкрикнул Атабаев и осекся.
Он сдержался. Он не позволил себе докончить фразу: «будете продолжать в том же духе — останетесь в полном одиночестве».
С шумом отодвинув стул, он начал ходить по кабинету, с усилием замедляя шаг, стараясь в размеренном этом, неторопливом движении обрести душевное спокойствие. Надо бороться с собой. Ну можно ли вот так, срыву, сходу переубедить человека? Как это там в школе у Василия Васильевича учили — «А дуги гнут с терпеньем и не вдруг…» И кто больше думал о Бухаре? Не Ходжаев ли? С какой стати он должен подчиняться моему грубому наскоку? Великие наши перемены осуществляются впервые и пути не изведаны, и методы не проверены. В чем-то и Ходжаев прав, самостоятельность и права народной республики не ограничиваются… Нет, надо бороться с собой! Горячность не к лицу коммунисту. А что же теперь делать? Извиниться, покаяться — Файзулла будет себя чувствовать победителем, его и с места потом не сдвинешь. Хлопнуть дверью? А что я скажу партии? И что скажут мне?
Короткими судорожными движениями Ходжаев расшвыривал по столу бумаги, карандаши… Он тяжело дышал, молчание давалось с трудом. И вдруг вырвалось:
— Посмотрим еще!..
Он глядел на Атабаева, медленно прохаживающегося по кабинету. Странно! Вид у него смущенный, пристыженный… А ведь последнее слово было за ним. Понурая фигура, всегда стройного, с расправленными плечами Кайгысыза, смягчила сердце Ходжаева. Он еще продолжал бормотать про себя:
— Вчера только появился, а сегодня уже поучает…
А думалось уже иначе. Разве Атабаев прибыл сюда потому, что не нашел работы в другом месте? Известный человек, бывший председатель Турксовнаркома, член коллегии Всероссийского комиссариата по делам национальностей согласился стать моим заместителем и не считает это за унижение своего достоинства. Есть ли тут какая-нибудь корысть? Разве ради своей выгоды он спорит со мной, пытается изменить мою политику? Скромная должность — посланец партии Ленина. А можно ли себя считать непогрешимым? Кто подсчитает — сколько раз я делал неверные шаги, совершал оплошности? Конечно, Атабаев правильно настаивает на удалении из аппарата приспешников эмира. И стоит ли мне так кипятиться? Разве можно найти истину, стремясь только к тому, чтобы оказаться победителем в споре?
Ходжаев уронил голову на ладони, опустил глаза.
Кайгысыз чувствовал, что Ходжаеву сейчас нелегко. Он хотел было подойти к столу, но что-то его удержало. Резко повернувшись, он направился к двери.
Файзулла вскочил из-за стола.
— Дай руку, Кайгысыз!
Кайгысыз с непроницаемым видом вернулся обратно.
— Знаешь, что, Файзы… — начал он, но Ходжаев перебил его.
— Все знаю. Знаю, что ты приехал не для развлечения и не ради карьеры. Не стоит принимать близко к сердцу мою грубость!
Улыбнувшись, они посмотрели друг на друга и обнялись.
Потом Атабаев сбежал по лестнице. Он ринулся в уличную толпу. Нужно было изнурить себя в быстрой ходьбе, измотать себя, чтобы хоть немного успокоиться.
Тысячелетний священный город по-прежнему жил своей беспорядочной жизнью — лавчонки, чайханы, караван-сараи, мечети в лабиринте узких и кривых немощеных улиц были полны народа; разносчики с лотками, прочно установленными на головах… Гортанные выкрики:
— А вот пылающий чурек! Пылающий…
— А вот сладчайшие фрукты! Сладчайшие!..
Два арбакеша голосили в узкой щели переулка:
— Подай назад!
— Сам поворачивай!
— Сказал тебе — назад! Дай дорогу!.. А то в землю втопчу вместе с твоей арбой и ослом!
— Силёнок не хватит!
— Как раз найдется, чтобы проглотить тебя вместе с твоим хозяином!
Атабаев, наконец, улыбнулся — да разве не так же час назад, как эти два арбакеша, орали они с Ходжаевым на широкой дороге бухарской революции! Спускались сумерки. Атабаев вышел на площадь Регистан со стороны медресе Гогельдаш. На насыпном холме виднелась цитадель с двумя башнями, а против ворот цитадели глазная мечеть — Кок-Гумбез, что значит Голубой Купол, — сияющая бирюзовыми изразцами. Невдалеке — минарет Мирхараб из жженого кирпича… Никогда еще, как в этот вечер, Атабаев не видел Бухару такой красивой и никогда еще так остро не чувствовал правоту начатого дела… Вот эти кельи внутри медресе Гогельдаш — какие они чудесные с их стенами, облицованными узорчатой цветастой глазурью. Такие кельи сыновья богачей покупали за четыре-пять тысяч рублей. Но бешеные деньги платили не за красоту: баи оставляли этой медресе, так называемой «Вакф», большие богатства, крупные наделы земли, полноводные арыки, и владельцам келий ежемесячно отчислялся доход от этих богатств. Только сейчас, после Октябрьской революции, в Бухаре произошли некоторые перемены, народу открыты пути к знанию, детвора бежит в школы, а в кельях медресе уже гнездятся летучие мыши. Но и сейчас в Бухару со всего Туркестана съезжаются богатые молодые люди, чтобы на деньги своих отцов получить высшее духовное образование.
Атабаев подошел к бассейну — тяжелая, чуть пестрящая рябью желто-зеленая вода отдавала гнойной вонью. Два водоноса наполняли свои сизые скользкие бурдюки. Атабаев с брезгливостью проследил за тем, как они взваливали мокрые бурдючные туши себе на спины и брели в город. От этой воды, от нечистот, стекающих в городские пруды, то и дело в Бухаре возникают очаги холеры, а ишаны, которым еще верит народ, объясняют, что болезнь — от аллаха и что создатель сам избавит народ от опасности. Врачей не нужно — гоните их прочь из священного города…
Сколько понадобится усилий Ленинской партии, чтобы просквозить, очистить свежим ветром прекрасную и загрязненную Бухару! Сколько лет предстоит перемалывать тупую покорную отсталость феодального Востока!
В феврале 1924 года партийный актив Бухары вынес решение начать национальное размежевание. Затем Среднеазиатское бюро ЦК партии утвердило план создания союзных республик. В июне того же года ЦК ВКП(б) санкционировал начало великой работы — созданные комиссии и подкомиссии с участием представителей всех среднеазиатских народов стали решать все спорные вопросы: кому передать Чимкент, Хорезм, как поступить с Ташкентом, населенном узбеками, в то время, как в Ташкентском уезде живут почти исключительно казахи…