— Что, конец света настал, что ли?..
Так, непонятно в какую минуту и по какому, иногда случайному, поводу, приходили к нему теперь неожиданные воспоминания.
Вырвавшись из сумятицы круглосуточных дел, Атабаев уходил бродить по асхабадским улицам. Так бывало когда-то в Ташкенте и в Бухаре. В городской толпе возле базара или в сонных переулках думалось лучше и лучше отдыхалось. Правда, никогда не удавалось остаться одному: по пятам неумолимо следовал некий адъютант, а, может, и не один… Отослать их от себя председатель Совнаркома был не волен, да он и привык уже к их молчаливому присутствию. Хуже было с бесцеремонными просителями. Все узнавали в лицо главу правительства, приходилось на ходу выслушивать просьбу, назначать встречу.
Однажды его поймал за полу седобородый старик.
— Эй, сынок, погоди-ка!
Атабаев обернулся.
— Здоров ли, Атабай?
— Спасибо.
— Давай присядем, поговорим…
Старик радушно указал на тротуар, замощенный каменными плитами.
— А нельзя ли поговорить стоя? — спросил Атабаев.
— Нет. Нельзя, — сказал старик.
— Тогда приходите в учреждение, — вмешался секретарь.
Атабаев кивком остановил секретаря, прося не вмешиваться. Но почтенному старику — аксакалу этого было мало, он и сам принялся его отчитывать:
— Я, друг, не говорю твоим курам — «кыш-ш-ш!» Не вмешиваюсь в твои дела. А ты чего мне мешаешь?
Старик удобно уселся на тротуаре. Рослому Ааабаеву показалось неловко выситься перед ним, пришлось сесть рядом. Старик назидательно поднял одну бровь, над которой, словно бусинка, дрожала красноватая родинка, и деловито приказал:
— Теперь слушай меня!..
— Слушаю, — покорно отозвался Атабаев.
Слушать пришлось долго: и о первых днях революции, и о тяжелых боях за станцию Пески. Понимая, что конца не предвидится, Кайгысыз взмолился:
— Нельзя ли, ага, покороче?
— Потерпи, сынок, не торопи!
Дальше рассказ пошел о басмачестве. Старик подробно описал действия своего отряда, вспомнил колодцы, попадавшиеся в походе, в каком ауле чем кормили. А вокруг уже собралась уличная толпа. Атабаев без раздражения прервал пустую болтовню.
— Может быть, вы скажете, чем все это кончилось, ага?
— Торопливость — от шайтана, терпение — от создателя. Потерпи, сынок, еще немного.
И старик начал рассказывать о земельно-водной реформе, о схватках с баями и кулаками. У Атабаева затекли ноги, он хотел встать, но старик придержал его за колено.
— Подожди.
— Меня ждут срочные дела, яшули!
Старик строго взглянул на Атабаева.
— Разве я тебя мало ждал?
— Почему же не пришел в Совнарком?
— Разве к тебе пускают?
— Ты бы проверил.
Старик несколько опешил, но быстро нашелся.
— Все равно на месте не сидишь. Не застанешь тебя.
— Напрасно не добивался ты…
— Нет уж лучше, — вздохнул старик, — решай дело здесь.
— Какое же дело? Говори.
— Да разве ты даешь рот раскрыть? Мне пенсия нужна!
— Хочешь, чтоб я написал прошение на свое имя?
Атабаев вспомнил далекие времена, когда в чайной
«Ёлбарслы» к нему подсел такой же старик. В безвыходном отчаянии тот просил написать бумагу неизвестно кому, неизвестно куда, неизвестно о чем…
Старик рассердился.
— Какое еще прошение? Но я не хочу, чтобы ты надписал на заявлении: «Выдать пенсию!» — и чтобы на том все кончилось. Я на это не согласен.
— А что еще нужно? — развел руками Атабаев.
— Выслушать меня до конца.
— Ну, приходи завтра с утра.
— Не приду, потому что будешь торопиться, как сегодня.
— Буду слушать хоть весь день.
— Тогда согласен. Приду.
Атабаеву, наконец, удалось встать на ноги, пробиться в толпе и скрыться в первом попавшемся переулке. Прогулка, можно сказать, не состоялась, но гордая независимость старика очень понравилась председателю Совнаркома.
— Вот это туркменский характер! — объяснял он на обратном пути своему спутнику. — Не считается ни с обстоятельствами, ни с должностями!