— Слышишь, Азамат?
— Они сами виноваты, товарищ Атабаев. Я им велел рыть арык от поворота Сусака — отказались. Если говорить правду, это не труженики, а настоящие баи. Привыкли есть лежа.
— Баи?! Я тебе покажу, какие мы баи! — председатель сельсовета замахнулся на Азамата камчой. — Разве наши сорок гектаров не были землями твоего отца Кути Чанака? А ты разве не волк в овечьей шкуре?
Азамат Чанак протянул вперед тяжелые руки, защищаясь от камчи.
— Требую, чтобы записали слова клеветника!
— Ты еще требуешь? — крикнул председатель сельсовета.
В воздухе просвистела камча, но Азамат успел увернуться, его оттащили в сторону.
Атабаев покачал головой.
— Ай, товарищ председатель, тут камчой дела не поправишь.
— Ну и пусть. Хоть нутро свое охладил.
— Кровью остужу твое нутро, клеветник! — кричал, вырываясь из рук, Азамат.
Тут уже не сдержался Атабаев.
— Расстрелять на месте тебя мало… — Атабаев передохнул и сказал: — С этой минуты Азамат Чанак отстранен от работы. Прокурору — приступить к разбору дела! С этой минуты… — он снова задохнулся и крикнул. — Долой с глаз моих!
Секретарь окружкома шепнул Атабаеву на ухо:
— Как бы он от злости не повесился.
— Одним негодяем меньше будет на свете, — громко сказал Атабаев.
И зазвучала музыка
Атабаев не выносил подхалимства, но настойчивость и даже упрямство, грубость не вызывали его гнева.
Он выехал как-то по делам в Ташауз. Бывая в поездках, Атабаев старался посетить самые дальние районы, чтобы заодно решить на месте повседневные дела. В такие поездки он прихватывал и местных руководителей. На этот раз на коня сел секретарь окружкома Артыков.
Земля в Ташаузском районе была заболочена, при малейшем дождике — грязь до колен, в сушь — пыль столбом. Проехать в иные аулы можно было только на конях.
Когда председатель Совнаркома со своими спутниками добрался до одного из аулов, спустились сумерки. Навстречу вышло много народу, и Атабаев не захотел входить в дом, разговаривать при свете фитильной лампы, да и не смогли бы все поместиться в кибитке. Он попросил зажечь костер на площади и уселся перед ним вместе с дехканами. То ли потому, что таким родился, то ли потому, что жил теперь в городе, но каждый раз, когда оказывался вечером у костра, веселье охватывало его душу.
— А бахши у вас есть? — спросил он, будто приехал на веселый той.
Скажи туркмену про бахши, и музыку из-под земли найдет!
И вскоре у костра появился приехавший погостить в ауле Чувал-бахши. Он начал с низких басовитых мелодий из Навои и постепенно перешел на тринадцатую насечку дутара. Когда завел песню «Эй, джан, эй, джан!», — Атабаев стал выкрикивать вместе со всеми слова припева.
Дехкане шептались:
— Думаешь, ему нравятся наши песни и музыка?
— А то нет? Видели мы других служащих: на улице не помещаются, не только в своем халате. Пройдет мимо, рта не раскроет… как будто позор поговорить с нами.
— Если не считать фуражки, одежды, то по характеру — настоящий хлопкороб!..
Бахши вспотел от стараний, повеселил народ прибаутками и уселся в сторонке пить чай. Атабаев заговорил с аульчанами о хлопчатнике, о ценах на «белое золото», о воде… В Мерве и Керки нижние коробочки уже начали белеть, как первые зубки во рту младенца, а тут на севере республики, было еще холодно и только блестели на солнце клейкие листочки.
— Вашу джугару мы осмотрели по пути, — сказал Атабаев, — хорошая джугара! А вот хлопчатник не торопится. Надо бы обратить внимание на обработку и на полив.
Раньше всех откликнулся чем-то обиженный бахши.
— Ты, черный мургабец, не смейся над нашей джугарой! Забыл, что в голодный год она всех спасла от смерти?
Атабаев согласился с бахши.
— Верно, Чувал-бахши, джугара спасла от голода. Только чего ты ругаешься? Не откричался, что ли? Давай, начинай тогда песню с начала!..
— Недоволен? Я могу и не так ругаться, если будешь держать руки, как мулла!
Кайгысыз с улыбкой вытянул вперед руку, сжал кулак.
— Разве моя рука смахивает на руку муллы?
— Показывай кулак своим детям, — огрызнулся бахши. — Я тебя не боюсь. Как говорят, при слове «возьми»— посветлеет лицо муллы, при слове «дай» — отречется он от заветов аллаха. Так и ты: сунул руки в карманы и прислушиваешься. Думаешь, если протянешь руку, то тебе ее отрежут?
— Я знал, что бахши любят подношения, но не замечал за ними попрошайничества!
— Если бы у тебя в животе гудело, ты верещал бы как сверчок, — ворчал Чувал-бахши.
Атабаев рассмеялся и сказал председателю райисполкома: