Он тогда не дочитал до конца, махнул рукой и вышел из класса. А вечером Кайгысыз со двора видел, что директор — вот как сейчас, — стоял у этого окна в своем кабинете, прижавшись лбом к стеклу, и так же, как сейчас, смотрел вдаль через голые узловатые ветки карагача на сухую и серую туркменскую землю. «Скучает о снеге», — понял мальчишка.
Еще позже, года через два, Василий Васильевич дал ему книжку стихов Некрасова. И снова многое было непонятно в ночном заповедном чтении: что значит: «только не сжата полоска одна..» или «и на лбу роковые слова: «продается с публичного торга»… Но оттого, как Василий Васильевич погладил книжку, бережно завернутую им в пергаментную бумагу, оттого, как коротко сказал: «Читай. Русский дехканин тоже не любит своих русских ханов и беков…», — юноша, уже задумавшийся в этот год о многих важных вещах, понял в русских стихах самое главное. Он понял, что сказанное поэтом о злой судьбе русского мужика целиком можно отнести к его нищим аульным землякам. Эта мысль ночью потрясла Кайгысыза. Разве не про родного брата Гельды-терьякеша там сказано:
Разве не про его соседей из черной кибитки придумано:
И разве не об этом по ночам в темных казарменных спальнях между подростками шли жаркие споры о несправедливом устройстве жизни, о том, что те, кто трудятся, остаются голодными, а богатеют обманщики и трутни. Ученики не были единодушны. У одного отец — бай, а у этого ишан или мулла. Сегодняшние ученики завтра станут царскими слугами, а царские слуги набираются из богатых семей. И многие туркменские юноши из класса Кайгысыза — уже искали дружбы с русским приставом и даже, вопреки шариату, тайком пробовали у него на квартире горькую из белоголовой бутылочки с царским гербом.
— Вы все помните, у вас хорошая память, дружок мой, — сказал Василий Васильевич и, круто повернувшись, положил руки на сильные плечи Атабаева. — Прошу у вас доверия и искренности.
— Вы учили нас ничего не скрывать от старших.
— Молодец!
— Если вы чем-нибудь недовольны — спрашивайте. Я буду говорить правду.
— Разговор пойдет, как у отца с сыном, — сказал директор и снял руку с его плеча.
Непонятно было Атабаеву, что он разглядывает на письменном столе. Стол покрыт листом розовой промокательной бумаги, красная ручка, тяжелая стеклянная чернильница.
— Я прошу вас отнестись ко мне с отцовской строгостью, — осторожно сказал Атабаев.
— Строгость тут не при чем… Считанные дни остаются до выпуска. Считаете, что не зря провели тут шесть лет?
Когда бы директор начал сам расхваливать школу, Кайгысыз, пожалуй, не согласился бы с ним. Но его сдержанный, доброжелательный тон не располагал к спорам.
— Если бы я не учился в школе, — ответил Кайгысыз, — был бы сейчас пастухом или бродягой, голодным и нищим, как мой старший брат Гельды. За все, что я узнал здесь и чему научился, я прежде всего благодарен вам.
— Что вы собираетесь делать по окончании школы?
— Еще не задумывался над этим.
— Может быть, хотите стать толмачом или чиновником в нашем уезде? Или поехать в Каахкинское приставство?
Теперь и Атабаеву захотелось испытать Василия Васильевича.
— Куда посоветуете, туда и поеду. Наверно, лучше всего мне следовать вашему совету.
Василий Васильевич тихо вздохнул,
— Вот опять скажу: молодец…
Но Атабаев был еще слишком молод, чтобы выдержать взятую на себя роль.
— Я только боюсь… — сказал он и запнулся.
— Ну, ну, не стесняйтесь, — подбодрил его Василий Васильевич.
— Боюсь, что совсем не хочется мне быть толмачом, а особенно чиновником.