Как в воду глядел Атабаев! Он оказался прав.
И все-таки решающий разговор с Ходжаевым у него не получился. С юных лет знал Кайгысыз, что в спокойствии — сила. И с юных лет не умел подчинить этому правилу свое поведение.
— Как нравится вам этот букет? — спросил он Ходжаева, положив перед ним на стол длинный список деятелей, которые свободно могли бы украсить собой свиту эмира бухарского.
Он помедлил, этот неглупый человек, прежде, чем что-либо ответить, ибо понял, что сейчас, с глазу на глаз, предстоит давно ожидаемый им бой…
— Букет… — повторил он и резко отбросил бумагу. — У вас, Кайгысыз, так много в Бухаре досуга, что вы собираете букеты?
— Нет, именно потому, что нам предстоит много дела, государственного, неотложного, я хочу, чтобы нам
помогали те, кому можно доверять. Хотел бы знать, что вы об этом думаете?
Ходжаев откинулся на спинку кресла, и оно закачалось под ним на задних ножках. Глаза Ходжаева сверкали молодо и азартно.
— Это — экзамен?
— Просто хочу информироваться. Нам предстоит вместе работать. Хочу напрямик знать ваше миение.
Ходжаев качнулся к столу, налег на него грудью, утвердив под собой кресло на всех его четырех ножках.
— Считаю этих людей опорой бухарского правительства.
— Стало быть, бывшие советники эмира, всевластные баи и богатейшие купцы могут быть опорой Советской власти?
— Не пугайте меня словами. Всех можно использовать. В Москве даже генерал Брусилов служит Советской власти…
— Но при условии, что донецкий шахтер командует вооруженными силами, при условии, что власть в Москве и на местах, до самой глухой деревушки — рабоче-крестьянская, Советская…
— Но мы еще, насколько я припоминаю, не провозгласили Народную Бухарскую республику — советской, тем более — социалистической…
Атабаев с удовольствием наблюдал, как багровеет лицо Ходжаева. Что ж, он уже не качается на ножках кресла. Война так война. И выдержит тот, у кого крепче нервы.
— Я вас так понял, что на территории Советского Союза, в его государственных границах, может существовать республика с буржуазным строем?
— Не передергивайте! Я не сказал, что Бухара — буржуазная республика!
— Хотелось бы понять, — какая же это республика— не социалистическая и не буржуазная — пытается через голову всесоюзного правительства в Москве установить торговые и дипломатические связи с Германией.
— Да, по праву независимого государства!
— Ортак Файзулла, вы ведь умный человек. Могу ли я спокойно спать в Бухаре?
— Вы сомневаетесь во мне? — Ходжаев стукнул кулаком по столу.
— Не горячитесь, Файзулла. Успокойтесь, — сказал
Атабаев, хотя в голосе его уже можно было различить, вопреки словам, оттенок грозного рычания.
— В могиле я успокоюсь!.. Если мне и дальше придется с вами работать… О, аллах, с кем ты меня свёл!
Ходжаев даже закрыл уши ладонями, что означало крайнюю степень отчаяния в такой же мере, как и крайнюю степень актерства.
— Напоминаю вам, что нас свел не аллах, а Центральный Комитет партии. И сейчас от имени ЦК Бухарской компартии я требую, чтобы лица, перечисленные в моем списке, были тщательно изучены на предмет отстранения их от ответственных должностей в государственном аппарате. Что касается виновных в уголовных преступлениях, — их надо немедленно передать следственным органам.
— Так значит — склока! — закричал Ходжаев, сжимая кулаки. — Ты уже успел отравить и перессорить всех моих товарищей в Бухаре!
— Я предъявляю вам требование партии — и это всенародное требование. — Медленно и негромко произнес Атабаев.
— Ты смеешь здесь, в Бухаре, что-то требовать? Ты! Я тебя не знаю! Понятно?
Вот после этих невменяемых слов и сорвался с тона Атабаев. Потом он жалел об этом. Он встал и пошел грудью на Ходжаева — пошел, угрожая всей своей могучей фигурой. И, кажется, тоже — со сжатыми кулаками.
— До сих пор вы не знали и Центрального Комитета партии…
Ходжаев криком перебил Атабаева:
— Я еще — Файзулла Ходжаев! Слышишь, ты! Это я глава правительства в Бухаре! Я, а не ты!
— Ошибаетесь!
— Ошибается тот, кто приехал мутить мирный край.
— Если вы будете продолжать в том же духе… — почти выкрикнул Атабаев и осекся.
Он сдержался. Он не позволил себе докончить фразу: «будете продолжать в том же духе — останетесь в полном одиночестве».
С шумом отодвинув стул, он начал ходить по кабинету, с усилием замедляя шаг, стараясь в размеренном этом, неторопливом движении обрести душевное спокойствие. Надо бороться с собой. Ну можно ли вот так, срыву, сходу переубедить человека? Как это там в школе у Василия Васильевича учили — «А дуги гнут с терпеньем и не вдруг…» И кто больше думал о Бухаре? Не Ходжаев ли? С какой стати он должен подчиняться моему грубому наскоку? Великие наши перемены осуществляются впервые и пути не изведаны, и методы не проверены. В чем-то и Ходжаев прав, самостоятельность и права народной республики не ограничиваются… Нет, надо бороться с собой! Горячность не к лицу коммунисту. А что же теперь делать? Извиниться, покаяться — Файзулла будет себя чувствовать победителем, его и с места потом не сдвинешь. Хлопнуть дверью? А что я скажу партии? И что скажут мне?