– После уничтожения Иудеи – машинально поправил его Публий.
Внезапно усмешка исчезла с лица Агенора. Видя это, Публий пересказал ему вкратце суть повелений Антиоха Эпифана.
– Я не удивлен – тихо сказал Агенор – Этого и следовало ожидать. А известно ли тебе, что эти торговцы людьми хранят в своих повозках? Так знай: там у них слитки серебра для покупки рабов, а еще – цепи и веревки для пленников. Только вот провизии для них они не запасли, да и зачем? Ведь рабы будут так дешевы… Маленькие такие рабы… Дети.
Уже попрощавшись и уходя, Агенор вдруг остановился и, после почти незаметного колебания, очень тихо, почти что шепотом, сказал.
– Что ты делаешь в нашей стране, латинянин? Возвращайся лучше к себе домой!
– У меня нет дома – хмуро ответил Публий, смутно припоминая, что эти слова он уже слышал и этот ответ уже давал.
И только поздно ночья, ворочаясь без сна, он снова вспомнил девушку с глазами цвета темного песка, бросившую ему в лицо те же самые жестокие слова.
В последующие дни много чего произошло и разговор с Агенором забылся. Вспомнил его Публий через несколько дней, когда вернулся корпус Горгия, вернулся без победы и без поражения. Воины валились от усталости, кони не хотели идти, а сам стратиг был просто в ярости. Они прошли маршем от моря до Мицпе, но никого по дороге не видели: их встречали покинутые деревни, бесплодные поля и засыпанные колодцы. Горгий хотел разграбить Мицпе, но и здесь он опоздал, город был покинут, дома пусты, священные предметы исчезли. Теперь незадачливый полководец рвал и метал, но его неожиданно утешило донесение лазутчиков, сообщивших, что иудейское войско встало лагерем на юг от Эммаума, в предгорной долине, совсем близко от дороги на Ерушалаим. Однако надо было дать отдых бойцам и коням, поэтому Горгий дал людям сутки на восстановление сил и велел выступать на следующий день к ночи. В этот день Публий еще раз заметил Агенора, сидевшего с гоплитами у костра. Публий тихонько подошел и прислушался.
– … А вот скажи иудей, правда ли то, что этот их "Молот" сражается без щита, а в каждой руке у него огромная секира черной бронзы? – спросил молодой гоплит, и было заметно, что его голос дрожит.
– Все верно – авторитетно заявил Агенор – Только не он один сражается без щита…
– Как можно биться без щита? – с сомнением в голосе спросил пожилой воин – Без щита ни фалангу, ни стену не выстроишь.
– Щиты-то у них есть – пояснял эллинист – Да только они их редко используют. Вот если увидите, как они бросают щиты…
– Нельзя бросать щит – упрямо твердил пожилой.
– Это тебе нельзя – давил на свое Агенор – А вот если маккавеи бросили щиты – значит идут добивать.
– И что тогда? – раскрыл рот молодой.
– Тогда молись Гермесу… Если успеешь.
Публий ухмыльнулся в начинающую пробиваться бороду. Если Агенор и не был лазутчиком маккавеев, то невольно работал на них своими байками.
На следующий день на закате, корпус Горгия покинул лагерь, наскоро принеся жертвы богам, и без лишнего шума направился куда-то на юго-восток. Публий заметил, что сирийцев вели два местных проводника, судя по одежде, из эллинистов, причем одним из них был уже знакомый Агенор. Увидев инженера, тот хотел было подойти, но лишь махнул ему рукой издали и исчез в вечернем сумраке вместе с войском.
Ночь прошла спокойно, но инженеру не спалось. Под утро, так и не выспавшись толком, он вышел из лагеря на край рощи справить нужду. Как всегда в последнее время, думы его были спутаны. Ничего хорошего не вспоминалось, и он просто отбрасывал любую мысль, боясь того, до чего может дойти размышляя. На поле за деревьями лег туман, и он бездумно смотрел в этот туман, думая, что так ведь можно и утонуть, если и не телом, то душой. Наверное, у входа в царство мертвых лежит такой же туман. Он очищает тело, смывает заботы жизни, успокаивает, убаюкивает, уводит прочь от страданий. Как хорошо! Но насладится этим состоянием ему не дали. Из плотной стены тумана показалось острие копья, потом второе и третье. Осторожно, медленно, и предельно тихо оттуда начали выходить бородатые, вооруженные люди. Иудеи, подумал Публий, надо бы поднять тревогу. Но еще мгновение назад ему было так хорошо, и так не хотелось нарушать такую покойную тишину. Однако ее нарушили другие.
Внезапно тишину разорвал рев труб, множества неистовых фанфар, мгновенно изломавший на куски не только саму тишину, но и туман. Иудеи не атаковали, не неслись толпой и не шли строем. Нет, вместо этого они трубили, и это было страшнее всего. Очнувшись, Публий бросился обратно в лагерь. В лагере творилось неописуемое: сталкивались люди, кони, повозки, куда-то пробирался обезумевший слон, круша все на своем пути. Выбежал голый Никанор, в одной только набедренной повязке, судорожно размахивая мечом и истошно вопя в попытках выстроить фалангу. Наконец, ему удалось построить нестройную, колеблющуюся, непрочную стену из случайно пойманных им людей. Полуодетые гоплиты стояли плечом к плечу с испуганными пельтастами, а между ними настороженно озирались пестро вооруженные пехотинцы из разрозненных частей. Туман совершенно разошелся, и на опушке леса появилась первая линия иудейского войска.