– Одна, две, три… – считал Ниттай за плечом у Публия.
Что он считает, подумал инженер? Наверное, он ведет счет фалангам, одна за другой выползающим из полосы леса внизу. Фаланги у сирийцев набирают синтагмами, значит в одном таком квадрате двадцать пять десятков и еще шесть бойцов.
– Двенадцать, тринадцать… – продолжал Ниттай свой счет.
– Заткнись! – крикнул ему Публий не оборачиваясь.
– Верно! – весело прокричал пробегающий мимо Сефи – Считать будем после боя. Врагов легче считать по мертвым телам.
А острия сарисс уже совсем близко… Но вот они дрожат и колеблются, нарушая строй. Это фаланги переступают тела гетайров и коней, много, много тел. Сейчас первые две фаланги дойдут до сухого дерева… Привычный маневр, и колонны уверенно разошлись, огибая ствол и разлапистые сухие ветки. Что это было за дерево? Олива? Дуб? Спасибо тебе, чем бы ты не было при жизни…
– Давай! – завопил Публий.
Все три баллисты одновременно махнули своими руками и три заряда камней понеслись вперед. Свинцовых шариков больше не было, но эта земля, казалось, текла не столько молоком и медом, сколь камнями. Камни были повсюду: большие и маленькие, острые и не очень. И эти камни Публий и его люди сейчас щедро дарили наступаюшим фалангистам.
Бойцы первых рядов в фаланге – не самые храбрые и опытные, отнюдь. Зато ветераны идут в задних рядах, подпирая передних и не позволяя им дрогнуть или, не приведи Арес, бежать. Это действует неплохо, когда один или два или даже трое из сариссофоров дают слабину. А что произойдет, если дрогнет и отшатнется весь ряд? Именно это и увидел Публий, когда заряды камней ворвались в первые ряды фаланг. Несокрушимые квадраты дрогнули, заколебались, остановили на миг свой ровный ход, а страшные копья растопырились в разные стороны подобно иголкам морского ежа. Все напрасно, подумал Публий, сейчас они сомкнутся снова, и фаланга вновь устремиться вперед, а я даже не успею перезарядить баллисты. Но фаланги не успели сомкнуться…
– Бей – снова заорал Сефи.
На этот раз он сам понесся в атаку, раскручивая над головой боевой топор на длинной рукояти. Хелиарх вырвался вперед, а его бойцы устремились за ним, образовав клин с неистовым Сефи на острие. И этот клин вошел легко и быстро в промежуток между двумя замешкавшимися фалангами. Сариссофоры в панике бросили свои длинные копья и схватились за кописы. Но что может сделать короткий меч, более похожий на кривой кинжал, против топоров, копий и секир? Две фаланги были вырезаны и выколоты в считанные мгновения.
Прекрасно, подумал Публий, но это всего лишь пять сотен из сорока тысяч гигантского войска. Сейчас подойдут задние фаланги, они сомнут и Сефи и его людей. А его руки уже послушно тянули упор метательного механизма назад, поднимая траекторию.
– Выше, выше поднимай! – кринул он Ниттаю.
Тот лишь отмахнулся – упоры его балист давно были переведены в крайнее заднее положение. Не дожидаясь команды инженера, обе баллисты дали залп одна за другой. Последней выбросила свой заряд баллиста Публия. Острые камни Иудеи понеслись по крутой дуге туда, где за облаком пыли угадывались атакующие свежие фаланги. Попал или не попал? Думать об этом было некогда. Публий заводил механизм, дергал тугой рычаг и снова заводил. Он не следил за ложкой, но она всегда была кем-то наполнена: воистину эта земля была щедра на камни. Потом время для него перестало быть непрерывным и разбилось на куски. Вот прибегает Ниттай и кричит, что у его баллисты перебиты торсионы. Да что же он врет, ничего они не перебиты, лишь связаны какими-то кривыми узлами, а костяшки пальцев у него, у Публия почему-то все в крови. Вот молодой парень, помощник Ниттая (как бишь его? неважно!), пытается вытащить дротик, застрявший в спусковом механизме. Дротик поддается и баллиста наконец выстреливает свой заряд, а парень (как же его звали?) падает с другим дротиком в спине.
Оказывается к ним приставлена охрана (наверное, Сефи постарался), и эти парни выстроили жидкую стену копий вокруг его баллист. Потом происходит что-то, не сохранившееся в памяти, и теперь все они почему-то стоят выставив вперед копья. Сефи тоже здесь, а его топор куда-то пропал, и он держит в руках кавалерийское копье, наверное, выроненное гетайром. Он, Публий, оказывается тоже держит копье, держит неумело, и Ниттай поправляет его левой рукой, а правая рука у Ниттая вся в крови, и кисти на ней нет. Люди с копьями снова образуют круг, и это правильно, потому что кругом враги. Они всюду: и слева и справа, и ниже и выше по склону. Потом происходит еще что-то, и уже невозможно понять, где свои, а где враги, а он держит в руках две половины своего копья, разрубленного чьим-то ксифосом. Потом на него наплывает оскаленное лицо сирийца в бронзовом пилосе, сосредоточено целящегося своим копьем ему в горло. Ох, как трудно увернуться, но это необходимо, а он еще и пытается отбить неотразимый удар обломком своего копья. Вроде бы ему это удалось, но когда он обжег ухо? И почему он, Публий, лежит, и почему, во имя всех богов, селевкид в пилосе такой тяжелый? Он с трудом выбрался из-под тела убитого не им врага и окинул замутненным взглядом поле боя. Здесь больше не было ни хилиархий, ни фаланг, а была одна большая бойня, в которой многочисленные сирийцы добивали оставшихся иудеев. Несколько селевкидов, белые линотораксы которых стали красными от крови, медленно шли ему навстречу, размахивая мечами и плотоядно скалясь. И тут раздался рев…