– Не слишком – ответил Публий – Я знаю как привлекательно быть как все. Я так жил.
– А теперь ты живешь жизнью раба – усмехнулся Симон – Нравится?
Публий не ответил, хотя маккавей явно чего-то от него ждал, но Публий задал совсем другой вопрос.
– Скажи мне, учитель, почему ты никогда не называешь меня по имени?
Симон на мгновение удивленно посмотрел на него, что-то странное мелькнуло в его глазах, и он проворчал:
– Наверное, просто не хочу.
Интересно, подумал Публий, он что, не заметил, что я назвал его учителем? Это было бы так не похоже на Тасси. Все он заметил. Значит согласен? Этого Публий не мог с уверенностью сказать.
– У меня есть имя – гневно воскликнул он – Я Публий Коминий Аврунк.
– Даже так? – презрительно улыбнулся Симон – Зачем тебе имя? Ты же раб. Мой раб!
– Но я не хочу быть рабом! – вскричал Публий.
– Так не будь им – спокойно ответил Симон и вышел из шатра, даже не посмотрев на него.
Публий остался один и, уже привычно, начал думать. Он давно не был тем наивным инженером, каким был при Эммауме, и давно понял, что Симон бен Маттитьяху никогда не говорит просто так. Сейчас маккавей предоставил решение ему, Публию, и теперь ему, Публию, решать остаться ли рабом или взять на себя всю меру ответственности за этот мир. Готов ли он? Может быть будет легче по-рабски надеяться на решения других? Тогда ни о чем не придется думать, и можно будет по-прежнему вести жизнь раба у доброго хозяина… Жизнь легкую и беззаботную. Так кто же он: раб или свободный? Один из толпы или один в толпе? Может все же рано? Ты ведь доверяешь Симону? Да, но как? Как раб господину или как ученик учителю? А может быть, как другу? Всегда ли ты сделаешь так, как он скажет? Или порой задумаешься? Э, нет, не лукавь сам с собой! Раз ты задаешь эти вопросы, ты уже готов. Ты, Публий Коминий Аврунк выйдешь сейчас из этого шатра свободным. И он вышел из шатра…
– Чего так долго, Публий? – недовольно проворчал Симон – Я уже начал думать, что придется тебе ухо прокалывать14.
Воитель
Их недолгий поход в Ерушалаим завершился на следующий день. Теперь, когда очередной раз в его жизни вдали показался ершалаимский холм, Публий впервые не свернул в сторону, ни в ущелье Геенома, ни на холмы вокруг, а въехал прямо в город. Вначале, Ерушалаим его разочаровал… Город, как город, похож как на Давидово Городище, так и на провинциальный городок Эллады, да хотя бы – на ту же Деметриаду. Разве что немного почище, да и то ненамного. Нет, главный город Иудеи не сравниться по блеску с Римом или Александрией. Да и не видно здесь что-то грандиозных строений: нет ни храмов, ни театров, ни арен. Впрочем, храмов быть и не должно, ведь у иудеев всего лишь один Бог и, соответственно, один храм. Он должен быть где-то тут, ближе к спуску в город эллинистов. А вот и он. Боги, какое величественное и какое жалкое зрелище!
Храм был покинут и заброшен уже, по крайней мере, пару лет. Стен вокруг него, когда-то высокая и величественная, местами осыпалась. Нет, прикинул Публий оценивающим взглядом инженера, это не только работа разъяренных сирийцев, но и следы запустения. Пожалуй тут нет моей вины, решил он, ведь я разбирал только стены города. Но какое грандиозное здание! Да нет, не здание, а целый город внутри города. Они привязали своих мулов и пошли вдоль стены на юг.
– Куда мы идем? – спросил он Симона.
– В Храм, разумеется – ответил тот – Ты сможешь увидеть там все то, что дозволено необрезанным, и даже, к сожалению, то что вам видеть не полагается.
Видя его недоуменный взгляд взгляд, маккавей пояснил:
– Наш Храм осквернен, поэтому ты сможешь войти.
Публий вспомнил, что сверху, с холма, Храм представлял собой почти правильный квадрат. Сейчас они завернули за юг-западный угол и двигались вдоль бесконечной южной стены. Локтях в десяти от стены она была дополнительно огорожена изгородью из резного дерева, тонкой работы. Изящная когда-то резьба была варварски порублена в нескольких местах, как будто кто-то нетрезвый или очень злой ломился через нее, круша все на своем пути. Публию опять вспомнился Никандр и его веселый, циничный смех.
– Раньше необрезанных, вроде тебя не пускали за эту изгородь, а теперь… – в голосе Симона послышалась горечь.
Они подошли к середине южной стены, и Публий увидели высокую двойную арку, к которой поднимался мост в виде полуразрушенной каменной лестницы.