Постепенно, он узнавал новости. Иудеям все же удалось прорвать так и не сомкнувшееся кольцо фаланг и унести раненых. Тем не менее, потери были огромны. Йосеф и Азария оставили под Явниэлем две тысячи тел и не всем из раненых удалось выжить. Победа воодушевила селевкидов, но все же Горгий так и не решился вторгнуться в Иудею, опасаясь ловушки. Повязки на лице Сефи сняли, и он мог говорить, но только шипел от злости.
– Несчастные придурки – ругался он – Если бы не твои машины, Публий, и не твои люди, они положили бы там всех.
Мои люди, сокрушенно подумал Публий, а я опять, так и не запомнил, как их звали. Челюсть Сефи заживала, но плохо, и лекарь не велел ему вставать, что бесило его еще больше. Его лицо пересекали теперь два страшных багровых шрама, левый глаз закрылся навсегда, а былая красота исчезла безвозвратно. Поэтому, когда пришла Дикла чтобы навестить раненых, он весь напрягся и смотрел на нее настороженно, судорожно стиснув зубы. Женщина, подойдя к его ложу, осторожно коснулась шрамов на лице, бережно провела по ним пальцами, и тихо сказав: "Прости меня…", выбежала из комнаты.
– Ничего не понимаю в женщинах – сказал он Публию – Ты видел, как она на меня смотрела? На урода? Жалела наверно…
На это нечего было сказать и Публий промолчал. Когда весть о его выздоровлении дошла до маккавеев, инженера немедленно вызвали в Ерушалаим. Туда уже вернулся Симон из победоносного похода на север. Ему удалось дойти до стен Птолемаиды и евреи Галилеи и Израиля получили должную защиту, селевкиды – предупреждения, а воины – добычу. Иуда, вернувшись с добычей из земель моавитян, немедленно предпринял стремительный рейд над Явниэль. Как и предполагал Сефи, он не пошел на город, а ворвался в незащищенный Явне-Ям и сжег все корабли в гавани. Горгий, увидев призрак голода, понял намек, и еврейские погромы в городе прекратились, а войско Иуды вернулось домой без потерь.
В Ершалаиме состоялся суд над Азарией и Йосефом, который оправился от ран только для того, чтобы принять смерть.
– Римлянин бросился бы на свой меч – сказал Публий Симону.
– Они дураки, но не трусы – ответил тот – И примут свою смерть как положено. Вот только Иуду жалко.
Иуда сам совершил приговор, но ни Симон, ни Публий, ни кто-либо из маккавеев, не пришли посмотреть. На казнь пошел только немного оправившийся от ран Сефи, чтобы, по его словам, "этим храбрым придуркам не было так обидно умирать в одиночку".
– Эти горе-стратиги невольно сослужили нам хорошую службу своим поражением – доверительно сказал Симон инженеру – Теперь люди будут еще больше доверять Иуде. Вот только погибших жалко…
А события, тем временем, начали развиваться стремительно. Антиох Эпифан спешно собирал новую армию для похода на Иудею, и это не могло не тревожить жителей Ершалаима.
– И где он только берет людей? – спрашивал Сефи – У него что, воины не кончаются? Скольких из них мы положили под Эммаумом и Бейт-Цуром, а они все прут и прут…
– Не в людях дело, а в золоте – объяснял ему Публий – Он гребет серебро и золото со всей своей огромной державы. А если не хватает податей, то он грабит храмы, благо лишних богов в его империи хватает. Ну, а если есть серебро и золото, то можно нанять наемников. Он уже бросил клич, и теперь к нему стекаются голодные до добычи авантюристы со всей Ойкумены.
Однако вскоре до Иудеи дошла весть о болезни Базилевса. Слухи были противоречивы. Одни восторженно рассказывали, что царь так расстроился узнав о победах Иуды, что сразу занемог и немедленно раскаялся в том, что навлек беды на Ершалаим и Храм. Публию, однако, плохо верилось в раскаяние Базилевса, в чем его поддерживали Сефи и Агенор. Последний возник, как всегда, неожиданно и, как всегда, в попине, где сидели оба друга за кувшином дешевого, по случаю безденежья, вина.
– Раскаялся он, как же – доверительно говорил Агенор, с опаской посматривая на изуродованное лицо Сефи – Раскаялась бабушка, что дедушке дала… На самом деле, как рассказывали мне верные люди, его давно уже убили в Персии и убили свои же люди, которым он задолжал жалование. Слухи же об его болезни распространяет наш общий друг Лисий, неоднократно битый Иудой, но все еще бодрый. А на престол империи взошел сын покойного, Антиох Евпатор, опекуном которого покойник успел назначить Филиппа…