– Я буду последним, кто возразит тебе, сенатор. Но скажи, как мы может помочь друг другу?
– Нам обоим нужен этот договор, но не уверен, что все сенаторы с нами согласятся. И даже тем, кто согласен, потребуется причина открыто выразить свое согласие. Советую тебе дать им такую причину.
– А что с теми, кто против договора? Почему они против и как их убедить?
– Таких тоже немало и они опасаются создать опасный прецедент, когда могучая Республика заключает равноправный договор с малозначительным народом, не имеющим даже своего государства.
Насчет малозначительности у Натанэля было свое мнение, но он воздержался от того чтобы это мнение озвучить.
– …И этим сенаторам – продолжил Катон – тебе стоило бы представить такую причину заключить договор, которую они не смогут оспорить без ущерба для своей репутации. Подумай об этом и прощай. Увидимся завтра в Сенате.
На этом он гордо удалился, а Натанэль остался думать. Нужно было бы посоветоваться с Эвполемом, но тот спал, выпив маковый отвар, приготовленный лекарем. Наконец, ему пришла в голову одна неплохая мысль и он отправился в спальню, чтобы отдохнуть перед выступлением в Сенате.
Поздним утром следующего дня он поднимался по ступенькам Сената, сопровождаемый глашатаем, одним из консулов и положенными консулу двенадцатью ликторами с фасциями на плече. Непривычный к ношению тоги, Натанэль чувствовал себя неуютно, несмотря на несколько часов тренировок. Эвполем и сам научился правильно носить тогу лишь перед отъездом из Ершалаима, но все же требовательно наставлял нового Посла с самого рассвета. Подняться с ложа он так и не сумел. Лазоревая тога сидела, по мнению Натанэля, кое-как и к тому же напоминала ему своим цветом хламис незабвенного Никанора, как раз сейчас ведущего свои войска на Иудею. Позолоченные сандалии, привезенные Эвполемом специально для этого случая, немилосердно натирали левую ногу плохо подогнанными ремешками и он прилагал немалые усилия, чтобы не хромать. Вдруг ни к месту вспомнился позавчершний визит Луция Перперны и Натанэль с усмешкой подумал, что сейчас пришла его очередь выступить в роли легата.
Над ним навис и пропал огромный портал со знакомыми буквами S.P.Q.R24 и, вот он стоит на небольшом возвышении в центре амфитеатра, а вокруг него на скамьях бело-пурпурными пятнами расположились… люди, по меткому выражению Катона. Но сколько же их? Вроде бы в Курии нам это рассказывали. Кажется – 300? Но тут, похоже, собралось несколько меньше сенаторов. Итак, консул объявил мое имя. Надо начать говорить, а в горле пересохло. Но нет, он еще не закончил меня представлять. Какая напыщенная речь, неужели и я должен так говорить. Что он там несет? Иуда сын Маттитьяху, Первосвященник, народ Иудеи… Да, он никого не забыл! Ну все, наконец закончил. Натанэль облизнул сухие губы и начал:
– Позвольте приветствовать вас, отцы-сенаторы, от имени правителя Иудеи, Иуды сына Маттитьяху из славного рода Хашмонеев, от имени нашего Первосвященника и от имени народа Иудеи…
Пришлось говорить по латински, так как к Сенату полагалось обращаться исключительно на этом языке, а переводчика у него не было. Интересно, подумал он, заметен ли в моей речи самнитский акцент, который я так старался изжить за время учебы в понтификате. И как хорошо, что я с Ершалаима не подравнивал бороду, ведь вон там на верхней скамье я вижу две такие знакомые рожи, по одной из которых я в свое время неплохо заехал глиняной кружкой в трактире. А вот там сидит розовый толстяк, на котором едва сходится белоснежная тога с пурпурной окантовкой и золотое кольцо так врезалось в жирный палец, что казалось разрежет его надвое. Толстяк уронил голову на руки и похрапывает. Интересно, проснется ли он к концу моей речи? Все остальные сенаторы слились в слаборазличимые бело-пурпурные пятна и напоминали стадо фламинго, кормящихся на болоте. Но надо продолжать.
– Многие говорили мне, что у иудеев и римлян много общего. Воистину это так. Стоит ли вспоминать, как тяжко оба наших народа пострадали от иноземных вторжений. Думается мне, что ваши деды еще помнят, как слоны Ганнибала топтали поля Италии, а наши дети и сегодня видят как слоны Деметрия попирают многострадальную землю Иудеи. Я мог бы вспомнить стремление к свободе, равно присущее обоим нашим народам, я мог бы вспомнить многое другое, но стоит ли это делать?