Все случилось именно так, как и предполагал опытный сенатор. Уже на третий день явился магистрат и объявил, что договор составлен и подписан, а его текст будет выбит на медной табличке и прибит на стене Сената. Симон, несомненно, назвал бы это очередным чудом. Я становлюсь чудотворцем, подумал Натанэль, глупо улыбаясь своему отражению в миске с водой. Теперь следовало вернуть копию договора в Иудею и поставить под ней подписи Иуды и Симона. Ну что ж, пора было возвращаться, тем более что Эвполем шел на поправку. Одно только не давало ему покоя. Да все верно, мы теперь союзники с Римом, но надолго ли? Вспомни, легат ты хренов, какова была до сих пор судьба всех союзников Республики: их всех поглотил ненасытный Рим! Не тоже ли самое ждет и твою Иудею? На сердце было неспокойно, но он понимал, что выхода не оставалось, нужны были союзники.
Из Иудеи не было никаких вестей. Удалось ли разбить войска Никанора? Мир там сейчас или опять война? Как всегда, ответов не было. Надо было торопиться домой, тем более что Шуламит уже должна была родить.
Кочевник
Шуламит не плакала. Слезы даны нам, думал он, чтобы мы могли выплеснуть боль, не держать ее в себе, не сгорать изнутри, и горе тому, кто уже не силах плакать. А Шуламит не плакала. Она лишь медленно раскачивалась из стороны в сторону, как будто баюкая свое горе, и вместе с ней качалась неопрятная, нечесаная грива ее основательно отросших волос цвета темного мёда. Особенно пугало его то, что говорила она спокойно и размеренно, как бы выдавливая из себя тяжелые, будто налитые свинцом слова:
– Личико у нее было маленькое, сморщенное. И все равно, она была такая красавица. А еще она была похожа на тебя… – она то и дело вздрагивала всем телом, стараясь унять то, что разъедало ее жестокой, неумолкаемой болью.
Его новорожденная дочка прожила всего два дня. Младенец так и не смог взять материнскую грудь и тихо угас на третий день. А теперь также точно угасала его жена, разъедаемая изнутри черной тоской и чувством вины.
Он поднял ее голову за подбородок тем жестом, которым сделал это Симон три года назад под Эммаумом, и посмотрел ей в глаза. Там не было ничего. Он уже видел это в их первую ночь после свадьбы и то же самое темное отчаяние подкралось сейчас очень близко. Вот оно тут, совсем рядом, и терпеливо ждет, пока ты пустишь его в душу. Но Натанэль уже давно не был Публием и он уже давно не был одинок в этом мире. Поэтому он прижал Шуламит к себе так сильно, что она вскрикнула от боли и эта была правильная боль, потому что боль эта, хоть и ненадолго, заглушила ту, другую боль, которая бушевала у нее внутри.
– Ты теперь не будешь меня любить? – прошептала она.
Теперь ее глаза не были пусты, в них читался вопрос. А ведь вопрос, это всегда надежда, подумал он. И, хотя у него перед глазами стояло только маленькое сморщенное личико, которого ему даже не довелось увидеть, он стал горячо доказывать ей ее неправоту. Доказательство затянулось, стало бурным и в ту ночь они зачали сына…
С маккавеями Натанэль увиделся в Ершалаиме, снова освобожденном от сирийцев. Город медленно, очень медленно приходил в себя. Наверное, жители боялись возвращаться в свои разграбленные дома, опасаясь очередной оккупации. Братья долго рассматривали договор, тепло благодарили Натанэля и Эвполема, внимательно выслушали его не лишенный юмора рассказ о речи в Сенате, изредка посмеиваясь, но было заметно, что их заботило совсем другое. В Иудее по прежнему было неспокойно. Новый первосвященник, Алким, поначалу проводил весьма осторожную политику.
– О, он обещал нам не навязывать народу ничего эллинского и нашлись многие такие, что ему поверили – рассказывал Йонатан – Вот только мы четверо никак не могли взять в толк, для чего вместе с Алкимом пришло войско Вакхида и стало под Ершалаимом? Но то ли народ устал от войны, то ли стал слишком доверчивым, только наши мудрые хасидеи пошли к Алкиму на поклон. Не вернулся никто, а потом их тела нашли в заброшенном колодце. К счастью, в это время в Антиохии началась небольшая заварушка и Базилевс призвал Вакхида с войском к себе, а Алкима оставил в стенах Хакры. Наш Иуда и без того уже контролировал большинство городов, а тут ему удалось вернуть нам всю Иудею, кроме Хакры. Алким бежал обратно в свою Антиохию, а его сторонников, которых, к сожалению было немало, пришлось прижать к ногтю. Многие поплатились жизнью, а что делать? Кровь за кровь!
Натанэль заметил, как Симон поморщился при этих словах, но промолчал. Похоже, что, хотя убийство безоружных ему явно претило, Тасси нечего было возразить.