Алиса встала и посмотрела в сторону кухни. Дверной проем. Слабый свет над столом возле окна. Желтая цветастая пластиковая скатерть. Стрелка на будильнике подползала к двадцати минутам девятого. Алиса взглянула в окно, на сарай и увидела пикап. А потом краем глаза заметила какое-то движение. Снова повернула голову. Лео стоял на пороге кухни и смотрел на нее. На нем был джемпер с закатанными рукавами, в руке — чашка. И опять этот голос у нее в голове. Голос девочки. Стенберг подошел к Алисе и протянул ей чашку.
— Ты всегда заходишь в чужие дома когда вздумается?
Она посмотрела на чашку и перевела взгляд на его лицо.
— Как Златовласка, — добавил он.
Образ девочки, зыбкий, словно она стояла под водой. Алиса взяла чашку. Кофе.
— С Каролиной все в порядке, — сказал Лео. — Я отвозил туда утром рыбу.
— Анни сказала, что это не впервые.
— Да, она однажды нарочно съехала в кювет… удивительно, что уцелела… Ее тогда нашел паренек.
— Юнатан?
— Он сел на велосипед и поехал ее искать. Видать, догадался по виду матери, что с ней что-то не то. Дети такое быстро подмечают.
Алиса подумала о Юнатане. Вспомнила, как они стояли возле гостиницы. Капли воды на его колене. Едва заметный шрам. Она представила извилистую дорожку в лесу и его ноги, топчущиеся по земле.
«Держись от нас подальше» — вот что он сказал.
Ему предстояло вернуться домой и обнаружить запертую дверь в ванную. И он бы все понял. Тотчас же.
И виновницей случившегося стала бы Алиса. Потому что она его не послушалась. Отказалась держаться подальше.
— Он и должен был ее найти, — сказала она. — Как Каролина вообще может так с ним поступать?
— Люди иногда совершают необъяснимые поступки.
Алиса посмотрела в чашку. Какой странный неприятный запах.
— Вот он как раз такой поступок и совершил, — проговорила она. — Иван.
Лео вздрогнул:
— В смысле?
Тепло добралось сквозь стенки чашки до пальцев девушки, и Алиса покрепче стиснула чашку.
— В тот раз в церкви, — пояснила она.
— Когда сорвался?
— Да. Расскажи, что тогда произошло.
— Ты же была там, — удивился он, — забыла, что ли?
Она кивнула:
— Я же сказала, что ничего не помню.
Он потер подбородок. Алиса пристально посмотрела на костяшки его пальцев. А это что еще такое? Бородавка?
На руке виднелось что-то темное, но Лео убрал руку, и пятно исчезло. Он заговорил, а Алиса постоянно поглядывала на его руку. Чашка медленно остывала. К кофе Алиса не притрагивалась: ее тошнило от этого запаха.
Спустя некоторое время Лео умолк и вопросительно посмотрел на нее:
— Когда я закончил, ты сидела за самым дальним столом. Помнишь, что ты тогда нарисовала?
Алиса вспомнила выходку отца, их напуганные лица, вспомнила о том, как они говорили об Иване, хоть и знали, что девочка лежит под стульями и все слышит. Она вспомнила голос Лео, шагающие по полу ноги. Вспомнила, как шелестела партитура, когда Лео забрал ее. Алиса вспомнила, как он положил велосипед в кузов и отвез ее домой. Она вспомнила, что Лео оставался с ней, пока не вернулась Соня.
Но про рисунок она забыла.
— Ты изобразила фигуру человека, большую и страшную, — она как будто стояла на краю пропасти с поднятыми руками. Сперва я и не заметил, что там внутри, в самой пропасти. Все это ты нарисовала черным карандашом, да так нажимала на него, что порвала бумагу. А потом я увидел, что кое-что ты сделала красным — лица, тела. Я спросил тебя про большую фигуру — не Иван ли это. Ты сказала, что нет, не Иван. Но ведь похож. Да, но все равно это не он. — Лео наклонил голову. Его рука была опущена. Алиса разглядывала костяшки. Свет падал так, что кисть казалась темной, однако на самом деле это были лишь тени. — Спустя пару дней он пришел ко мне, — продолжал Стенберг. — Я спросил, почему он так поступил, почему кинул стул.
Рассказывать, к чему это могло привести, я не стал. По твоему отцу было ясно, что он и так все понимает. Вот только ответить мне он не смог.
Алиса разжала кулак. Мизинец слегка затек, косточки выпирали, но больше она ничего не чувствовала. Зачем ты это сделал?
— Он и сам не знал почему, — сказала она.
— Может, и не знал. Но есть и еще кое-что, поважнее. Я спросил, сожалеет ли он. А Иван ответил: «О чем мне сожалеть-то?»