Но подобные чувства — а особенно в устах проповедников, чья главная задача состоит в том, чтобы наставить свою паству на путь истинный, — в таких ситуациях не управляют всеми без исключения людскими действиями. Главными причинами вторжения являются богатство и земля, а вожди, преуспевшие в подобных предприятиях, заинтересованы более в территории и подданных, чем в распространении своего родного языка, как бы их ни звали: Юлий, Хенгест или Вильгельм. На другой сто роне предводители будут стараться удержать столько, сколько смогут, и постараются договориться с захватчиками, чтобы сохранить за собой как можно больше. Так было во времена римлян: а они не особенно жалели тех, кто называл себя их друзьями.
Конечно, пока не уляжется пыль первых сражений, обороняющиеся не будут пытаться выучить язык захватчиков–варваров, а если хотя бы часть этих последних являются взбунтовавшимися наемниками — как и произошло в случае говорящих по–английски искателей приключений, — то это и не понадобится. В свою очередь, жадные до земли захватчики–победители в запале первых грабежей и убийств не будут уделять особенного внимания «туземной тарабарщине». Однако долго так продолжаться не может. Рано или поздно наступит передышка — возможно, и не одна, и в истории английского их было множество, — когда вожди чуть–чуть отвлекутся от своих мелких завоеваний и посмотрят вперед — на все еще неподвластные им земли — и по сторонам, на своих соперников. Им понадобится информация; в редких случаях некоторые из них даже проявят вполне разумное любопытство[153]. В то же самое время, когда Гильда обвиняет уцелевших бриттских властителей в том, что они воюют друг с другом, а не с врагом, вот так же немедленно сцепились между собой и маленькие английские королевства. В таких обстоятельствах ощущение борьбы языка с языком, римлянина с варваром или христианства с язычеством не станет важнее необходимости общения.
Как же оно происходило? Как именно, раз уж мы об этом заговорили, заимствовались многие поныне сохранившиеся бриттские топонимы по мере того, как язык продвигался вглубь и покидал порты и побережье, возможно, давно известные морским разбойникам Ла–Манша? Про то нам неведомо. Нам остается разве что оценивать вероятности и прибегать к сложному анализу данных, предоставляемых словами и топонимами.
Разумеется, невозможно подробно рассмотреть проблемы, ими порожденные. Многие из них в любом случае уже знакомы филологам–англистам, давно занимающимся латинскими заимствованиями в древнеанглийском. Тем не менее, справедливость требует отметить, что вся значимость валлийских данных в этом вопросе, вероятно, до сих пор не вполне осознана.
Даже не считая прямых свидетельств и лингвистических данных, можно с большой долей вероятности утверждать, что поначалу языком–посредником была некая разновидность латыни. Хотя слово «посредник» здесь не совсем удачно, поскольку наводит на мысль о языке, не принадлежащем ни одной из сторон. На латыни, по всей видимости, говорили многие жители юго–востока острова (если не большинство их), к тому же латынью могли в какой–то мере владеть и многие «саксы». Они бороздили Ла–Манш и близлежащие моря уже достаточно долгое время и начинали потихоньку утверждаться в землях, где латынь и вовсе была официальным языком[154].
Позднее бриттский и английский должны были столкнуться лицом к лицу. Но, конечно же, никогда не существовало никакой границы наподобие «железного занавеса», отделяющей чисто бриттские земли от чисто английских. Коммуникация, безусловно, происходила. Но коммуникация невозможна без людей, владеющих в какой–то мере обоими языками — хотя бы на одной стороне.
В связи с этим интерес представляет слово wealhstod; пожалуй, я остановлюсь на нем подробнее, ведь ему (насколько мне известно) до сих пор должного внимания не уделяли. Это англосаксонское слово обозначает устного переводчика. Встречается оно только в древнеанглийском, и потому (в придачу к тому факту, что оно содержит элемент wealh, walh, о котором я вскорости расскажу подробнее) можно с большой долей вероятности утверждать, что оно появилось в Британии. Этимология второго элемента stod неясна, но в целом для англичан это слово, по всей видимости, обозна чало человека, способного понимать язык Walh, — именно так чаще всего называли бриттов. Слово это, кажется, отнюдь не подразумевало, что сам wealhstod– непременно «туземец». Он был посредником между теми, кто изъяснялся по–английски, и говорящими на валлийском [wælisc] языке, каким бы уж образом он этими двумя наречиями ни овладел. Так, Эльфрик [42] говорит о короле Освальде [43], что тот был wealhstod для святого Айдана [44], поскольку король хорошо знал scyttisc (т. е. ирландский), Айдан же ne mihte gebigan his spraece to Norðhymbriscum swa hraþe þa git[155] [45].
В том, что Walas, или бритты, узнали это слово, ничего удивительного нет. То, что они его действительно узнали, вроде бы подтверждается упоминанием среди великой свиты Артура во время охоты на Турх Труйта («Килхух и Олвен») человека, который знал все языки. Зовут его Гурхир Гвалстауд Йейтойд [Gwr hyr Gwalstawt Ieithoed], то есть Гурхир Толкователь Языков [46].
Здесь любопытно отметить, кстати, и епископа по имени Uualchstod, упомянутого в «Истории» Беды [47] и жившего в начале VIII века (около 730 года н. э.); он был «епископом тех, что живут за Северном», т. е. Херефорда. Такое имя не могло быть использовано при крещении, не став вначале «прозвищем» или именованием по роду деятельности, а это не могло про изойти иначе как в такое время и в таком месте, где происходило общение народов, говоривших на разных языках.
Похоже на то, что со временем англичане по крайней мере попытались научиться понимать валлийский язык, даже при том, что такие занятия и оставались в сфере профессиональной компетенции одаренных языковедов. О том, что англичане вообще думали о бриттах, или валлийцах, нам неизвестно почти ничего, а то, что известно, относится к более поздним временам, два или три столетия спустя после первых вторжений. В «Житии св. Гутлака» [48], написанном Феликсом из Кроуленда (события разворачиваются в начале VIII века), на бриттском языке говорят бесы[156]. Сам факт приписывания бриттского языка бесам и характеристика его как неблагозвучного большого значения не имеют. В неблагозвучии обычно обвиняют любую незнакомую речь, причем особенно здесь усердствуют те, кто других языков почти не знает. Куда интереснее вот что: предполагается, что хотя бы некоторые англичане обладают способностью понимать «бриттский». По всей видимости, бесам этот язык приписали главным образом потому, что он был единственным чужим живым наречием, которое в то время могло быть известно англичанину (или которое он по крайней мере смог бы опознать).
Мы видим, что в этом рассказе используется термин «бриттский» или «британский». В англосаксонской версии «Жития» также встречается выражение Bryttisc sprecende [говорящий по–бриттски]. Не вызывает сомнений, что хотя бы отчасти мы обязаны этим латыни. Однако существительное bret tas [бритты] и прилагательное brittisc, bryttisc [бриттский] не выходили из употребления на протяжении всего древнеанглийского периода, оставаясь синонимами для слов Wealas, Walas [валлийцы] и wielisc, waelisc [валлийский]. От этих слов и произошло современное английское название валлийцев [Welsh], хотя в древнеанглийском оно обозначало также и корнцев. Иногда эти два термина объединялись в формах Bretwalas и bretwielisc.
153
Альфред был, без сомнения, исключительной личностью. Однако в нем мы наблюдаем редкий пример того, как даже жестокая война не вполне убивает жажду познания. Он отчаянно сражался с противником, который едва не лишил его почти всего законного наследия, и при этом он сообщает о своих беседах с норвежцем Охтхере о географии и экономике Норвегии, куда английской король со всей определенностью не намеревался вторгаться; из рассказа Охтхере также явствует, что Альфред задавал ему и вопросы о языках.
154
Это представляется достаточно вероятным; но историку языка не стоит ожидать, что этот факт позволит ему сразу сделать множество надежных выводов, — ему придется иметь дело с латынью,попавшей в валлийский и в древнеанглийский (а у каждого из этих языков своя фонетическая история), а также с разными видами латыни по обоим берегам пролива.
155
Здесь мы видим, как это слово применяется по отношению к языку кельтскому, но не бриттскому. В древнеанглийском слово
156
Латинское «Житие», глава xxxiv. «Случилось так в дни Кенреда, короля мерсийцев {704–709},когда бритты, яростные противники рода саксов, не давали англам покоя войной, грабежами и обширным разорением. Однажды ночью, на рассвете, когда блаженной памяти муж Гутлак занимал время бдения молитвами, внезапно его как будто сковало сновидение, и ему показалось,что он внимает крикам многошумной толпы. Тут, в мгновение ока пробудившись ото сна, он вышел из кельи, где сидел до того, и стоя, прислушавшись, узнал вульгарную речь бриттских воинов, приближающихся к его жилищу; некогда в прошлом ему доводилось находиться в изгнании среди них, и он научился понимать их варварское наречие. Сразу же уверившись в том, что они пытаются проникнуть через соломенную крышу, в тот же миг он увидел, что все его строения охвачены пламенем». Затем бесы воздели Гутлака на копья. [Перевод выполнен по латинскому изданию: