***
Эрвин захлопнул дверь – слишком резко, чем следовало бы – и стянул с себя плащ. На пол тут же натекла целая лужа, ничуть не хуже тех, что остались во дворе. Мужчина бросил промокшие ботинки плавать прямо там, в центре этой лужи, и возвратился в гостиную, оставляя на паркете влажные следы босых ног.
Ветер, завывая, дул в распахнутое окно. Под потолком кружилось несколько листов бумаги и какой-то мусор. Толи он до поры до времени прятался в углу, толи его принесло с улицы. Легкая тюль полоскалась в воздухе и рвалась с карниза. Если бы не добротно завязанные ленты, она давно улетела бы в камин. Лишь тяжелые пыльные шторы шевелились лениво, как снулая рыбешка. Чтобы поднять их в воздух потребовался бы настоящий ураган.
- Где тебя носило? Ты так промок! – раздалось из кресла, едва только Эрвин шагнул в пятно света, отбрасываемое пылающим в камине огнем. Женщина поднялась на ноги, мгновенно оказавшись на голову ниже мужчины.
-Прекрати, мам! - проворчал он, безуспешно уворачиваясь от возникшего в ее руках полотенца, - если ты не заметила, то там идет дождь.
- И в этом тоже, разумеется, виноват дождь! Ты весь в отца, - сказала она, деловито ощупывая его скулу. Эрвину потребовалась вся его выдержка, чтобы не поморщиться, - чего они хотели? Подожди, я найду что-нибудь холодненькое...
- Заблудились, дорогу спрашивали - проворчал он тихо, пододвигаясь к камину.
Эрвин не хотел холодненького, его и так трясло от холода и, немного, от всего пережитого. Он закатал рукава свитера и протянул ладони к огню. Все руки его, насколько можно было видеть, покрывали следы старых, давно заживших укусов и царапин. На их фоне особенно ярко выделялись несколько свежих ссадин.
- Вот, приложи к лицу и посиди, - сказала мать, возвращаясь в комнату. Она несла завернутый в тряпку огромный кусок льда. Эрвин осторожно принял ее ношу, размотал ткань и заглянул внутрь. Опознав в мутных недрах льда чешуйчатую лапку головотуна, он успокоился и прижал сверток к скуле.
- Если им нужны деньги, то я могла бы...
- Я так не думаю.
Эрвин уставился в ее лицо. Она поджала тонкие губы и ждала продолжения.
- Если мы и в самом деле что-нибудь продадим, то это будет его демонов волшебный хлам! – выпалил Эрвин, расправляя плечи.
Эти слова не первый день рвались с языка, выжигая его изнутри. И теперь, стоило им вырваться наружу, стало легче дышать. Мужчина сделал шаг назад, пристально оглядывая расставленные на полках книги. Взгляд его зацепился за расписанную эльфийскими колокольчиками вазу. Он шагнул вперед.
- За последние несколько декад на нас свалилось слишком много его проблем, - добавил он, протягивая руку, - пусть их решают его деньги...
- Ты не можешь продать вазу, милый! - мать безошибочно проследила за его взглядом и попыталась загородить собою проход, - это настоящая эльфийская работа! Цветы каждый день раскрывают бутоны на рассвете, совсем как настоящие. Помнишь, папа провез ее через всю страну? Прямо в потайном кармане плаща. Всю дорогу! Потому что потайное дно в телеге оказалось переполнено. А в какую сумму она ему обошлась! Послушай, не стоит ли тебе переодеться, милый, ты простудишься...
- Я продам ее подороже, и старик быстро утешится, - проворчал Эрвин, но вернул предмет спора обратно на полку, - лучше принеси сумки, хотелось бы закончить приготовления до рассвета. По такой погоде будет непросто добраться до почтовой станции раньше обеда.
Он оставил вазу. Но не из каких-нибудь сентиментальных побуждений, а потому, что по-настоящему необычные - и дорогие - вещи отец хранил только в своем кабинете.
Конечно, владеть волшебными предметами запрещено, и в столице строго следят за исполнением законов. Но для его целей вполне сгодится и какой-нибудь маленький отдаленный городок. Сердца - и кошельки - его скучающих жителей должны быть более открыты для всевозможных чудес.
Эрвин обошел отцовский кабинет по кругу и методично переложил в сумку самые яркие и блестящие вещицы. Все они были в той или иной степени волшебные, чрезвычайно редкие и, что важно, относительно безобидные. Он даже не приближался к полкам, заваленным мечами и кинжалами. Еще меньше интересовали его остро заточенные женские гребни и проклятые шляпные булавки.