16
Даниэль шел по дороге, по которой днем ранее они с Максом ехали на велосипедах. Мчались они тогда будь здоров, и ощущения казались нереальными — скорость, насыщенный зеленый цвет травы, невероятно чистый воздух в легких.
Теперь же он никуда не спешил и мог спокойно осматривать окрестности. Удивительно, какая же долина все-таки узкая. Шириной всего километра полтора, зажатая по обеим сторонам вздымающимися горами. А посередине поток сероватой воды, бурлящий, словно в стакан бросили шипучую таблетку. А вдруг порыбачить и здесь получится? Может, взять удочку да попробовать?
Взгляд Даниэля устремился к южному склону, неестественно вертикальному, скорее похожему на исполинскую стену. Сейчас, когда солнечные лучи падали на него сбоку, детали поверхности проступали с большей отчетливостью. Материал горы как будто отличался от противоположной северной. Песчаник? Известняк? Поверхность была гладкой и желтовато-белой, то и дело на ней попадались полости и пещерки неопределенного размера на высоте, недосягаемой для людей. В некоторых углублениях, похоже, обитали ласточки, беспрестанно кружившие над скалами. Из других выбегали струйки воды, некогда прорезавшей себе путь сквозь скальный массив и теперь сочившейся по этим естественным водостокам вниз по скале. Из-за них желтоватую поверхность испещряли длинные черные линии, причем некоторые смахивали на человеческие очертания, словно бы скала служила кулисой для многометровых кукол индонезийского театра теней.
А вот северная сторона долины, где располагалась клиника, такой обрывистой не была. Гора здесь поднималась отлогими склонами с лугами и лесами и лишь затем взмывала серой обнаженной вершиной, усеянной россыпями камней.
К западу горы раздавались в стороны эдаким окном в конце коридора, и в перспективе виднелся заснеженный горный пик, царственно искрящийся на солнце, — прямо как картинка с рекламного туристического проспекта.
Про себя Даниэль окрестил южную гору Стеной, а северную — Карьером. Впрочем, он тут же удивился своему творческому порыву. Зачем же давать имена чему-либо в месте, которое всего через несколько дней собираешься покинуть?
Солнце слепило глаза Даниэлю, пока в конце концов он не достиг узкого прохода, полностью затененного горой. Долина здесь сужалась подобно защемленной кишке. Переход из света во тьму оказался таким резким, что на мгновение Даниэль практически ослеп. И когда он заметил на дороге велосипедиста, у него возникло ощущение, будто тот появился из ниоткуда.
Велосипед тащил за собой тележку с большим деревянным ящиком и двигался очень медленно, издавая пронзительный скрип.
Не доезжая метров десяти до Даниэля, мужчина остановился, слез с велосипеда и принялся копаться в плечевой сумке.
— Добрый день, — поздоровался Даниэль на немецком. — Не в курсе, здесь можно ловить рыбу? — Он указал на бурлящий поток.
Велосипедист поднял на него взгляд и ответил:
— Наверное, можно.
Чертами он здорово смахивал на монгола — выступающие скулы, маленький нос, низкий и широкий лоб. Маленькие глаза у него были ярко-голубыми. Еще он напомнил Даниэлю какую-то породу кошек, только название вылетело у него из головы.
Велосипедист тем временем натянул странную рукавицу из невыделанной кожи, что достал из сумки.
— Я на днях рыбачил дальше по долине, — продолжал Даниэль. — Только успевай вытягивать. Но здесь-то, пожалуй, не так хорошо будет?
— Пожалуй что и нет.
Тележка слегка дернулась, и из ящика донеслось доскребывание, а затем несколько пронзительных визгов. Даниэль уставился на прицеп. В нем явно находилось живое существо. Мужчина, однако, в лице не переменился.
— Что у вас в ящике? — спросил Даниэль.
Незнакомец молча ослабил пару ремней на одной стенке ящика и осторожно сдвинул откатную дверцу. Наружу немедленно вырвался сущий вихрь из перьев и бьющих крыльев.
Мужчина повернулся к Даниэлю. Теперь на руке у него восседал сокол. На голове у птицы был надет кожаный клобучок, увенчанный пучком перьев, а на одной лапе висел бубенец. На уровне глаз клобучок слегка выпячивался, что придавало соколу вид гигантского насекомого.
— Разве он не прекрасен? — проговорил незнакомец.
— Еще как, — восторженно кивнул Даниэль.
Птица сидела на руке мужчины неподвижно, как будто утрата главнейшего чувства ввергла ее в летаргию. Впрочем, она поворачивала слепую голову направо и налево, но в такой механической манере и с такой жутковатой размеренностью, что движения скорее походили на остаточные рефлекторные конвульсии мертвого тела.