Шум со стороны монитора затухает, оборвавшись на коротком «господи». Эл всё ещё считает, что эти двое пьяны. Но у любых наблюдений есть своя ценность. К сожалению, никто из группы расследования не разделит этот его довод — в отличие от него, они придают таким вещам слишком большое значение.
========== 16 ==========
Комментарий к 16
Tardigrade Inferno — How Nightmares Die
«Every time I go to sleep I dream of death and pain Silver bullets that I keep will cure my damaged brain»
01/2008
Раз. Она слышит счет, но не понимает, кто считает — в опустившейся на комнату темноте не видно ничего, кроме чьих-то прищуренных, отливающих красным глаз. Кроме этого счета здесь не слышно звуков, не ощущается запахов. Ей кажется, что она застревает в бесконечной пустоте наедине с этим взглядом. Пронзительным, проникающим прямо под кожу. Ей кажется, что она даже чувствует покалывание.
Внутри просыпается страх. Короткими всполохами он заполняет собой всё её сознание. Ей хочется сбежать, хочется забиться в самый дальний угол и сделать вид, что её не существует. Запястья прошивает болью — так, словно в один момент их касаются раскаленным металлом.
С её губ не срывается ни звука, хотя горло неприятно саднит от попыток кричать. Во рту противный привкус крови и каких-то лекарств. Всё это кажется таким знакомым и таким чужим одновременно. Она не может вспомнить. Или всё-таки не может забыть?
Два. Хриплый, шелестящий голос продолжает считать. Она не знает, что случится, когда счёт подойдёт к концу. Знает, знает, знает.
Боль поднимается выше — правое плечо почти выворачивает наизнанку, и ей хочется согнуться пополам от этих ощущений. Тело не слушается. От боли так хочется выть, но ничего не выходит. Шею неприятно сдавливает — всё сильнее и сильнее, заставляя её кашлять от нехватки воздуха.
Привкус крови во рту становится ярче. Чужой взгляд становится внимательнее. Он ждёт. Её тошнит — от боли, от отвратительного вкуса и ощущения прикосновения иглы к бедру. Её трясёт, да только тело даже не подрагивает. Она чувствует себя такой беспомощной и такой бесполезной.
Она не может ровным счётом ничего. Голос называет её пустым местом. Холстом, он зовёт её холстом. Эти назойливые мысли звучат иначе — все эти слова произносятся вовсе не ею, её голос не может быть таким высоким, таким детским. Она пытается сплюнуть кровь. Ничего не выходит.
Три. Тонкое, изящное лезвие — откуда ей знать? — холодным водопадом проходится вдоль её спины. Длинная косая линия изгибается, напоминая зигзаг. На этот раз она чувствует запах крови — перемешанный с отвратительной вонью чего-то химического, он забивается в ноздри и оседает там. Ей кажется, что навсегда.
Кричать всё ещё не выходит. Все её вопли застревают в глотке, но чужой голос шепчет ей о том, что она звучит замечательно. Спина горит — она чувствует как по пояснице, по ногам стекает теплая, противно-липкая кровь. Она не видит, просто знает, что её много. Откуда-то она знает, что этой кровью заляпан пыльный пол и какие-то покосившиеся стальные полки в дальнем углу помещения.
Ей хочется просить о пощаде, когда она чувствует, как вены неприятно напрягаются от введенного препарата. Под кожей — от кончиков пальцев до основания шеи — жжет огнём. Так будет лучше. Она не знает, откуда берутся в её голове эти мысли, но она уверена — будет лучше.
Она захлёбывается в слезах, но не чувствует их. Не чувствует, но где-то там — в темном, влажном подвале, сидя рядом с истерзанным трупом собственной матери, она действительно плачет. Она — единственный оставшийся холст.
Четыре.
Аманда Гласк просыпается в спальне своей квартиры в Токио. Её дыхание сбито, вдохи и выдохи кажутся до противного тяжелыми, а в горле стоит отвратительная сухость. Она непроизвольно касается запястий, потирая их пальцами. По спине пробегает озноб и ей кажется, что он проходит ровно по линии длинного, витиевато изогнутого шрама в виде множества лилий.
Эти кошмары преследуют её много лет подряд, но ей давно уже не страшно. Она прислушивается к звуку собственного дыхания и несколько долгих секунд смотрит на идеально ровный белый потолок. Самое яркое воспоминание из этого сна — это глаза. Никогда на её памяти они не отливают красным. Таким знакомым, проклятым оттенком — она замечает такой в собственном отражении в зеркале по утрам.
А ещё точно такой же отблеск, в точно таких же карих, как в её кошмарах, глазах она видит каждый раз, когда встречается взглядом с Теру. И иногда, когда он смотрит на неё с тем же безумным восторгом, она из раза в раз ждёт, что он скажет что-нибудь про холст. Из раза в раз она чувствует, как эти взгляды откликаются покалыванием в её старых шрамах.
Она понимает, что рано или поздно это разрушит её. Или его. Она прикрывает глаза. Теру понятия не имеет о том, что творится в её голове. Он не знает ничего о том, что и по какой причине с ней произошло. Он не знает даже о том, почему тогда, несколько лет назад, она вообще на него смотрит. Теру восхищается ею по совсем другим причинам. Или всё-таки знает?
Внутри разливается противная горечь. Ей хочется позвонить ему — прямо сейчас, посреди ночи — и высказать всё то, что терзает её изнутри. Но она не двигается. Это лишь побочный эффект и тогда, когда впечатление от кошмара спадёт, это наваждение отступит.
К тому же, ей не нужны лишние уши. Мистер детектив наверняка прослушивает и отслеживает всё, что происходит в этой квартире, вплоть до мелочей, а быть звездой такого плана Аманда не готова.
Она достает из ящика прикроватной тумбы маску для сна и вновь пытается заснуть. До звонка будильника ещё целых четыре часа.
Цифра четыре до сих пор кажется ей одной из самых завораживающих.
========== 17 ==========
Комментарий к 17
Hans Zimmer — Panic, Shear Bloody Panic
«Сначала человек убивает что-то в себе, потом он начинает убивать других»Вильгельм Райх
02/2008
На самом деле никакой компании под названием «Нейролинк» не существует. Аманда готова отдать детективу должное: он старается на славу, когда создаёт настоящее юридическое лицо, оформляет несколько сайтов и изображает клиентов, с которыми в один из дней она пытается поговорить. Он заботится даже о таких мелочах как репутация — в один момент о «Нейролинк» узнают едва ли не все крупные игроки.
Всё портит лишь фальшивое имя Койла. Но откуда другим знать об особенностях её глаз? Именно это, ровно как и само существование тетрадей, до сих пор держит дело Киры нераскрытым. И пусть оно таковым и остаётся.
***
Одна из их встреч проходит на чужой территории. Небоскреб, что появляется в городе буквально несколько месяцев назад, встречает посетителей ослепительным блеском стекла — чтобы отгрохать такой нужно немало денег, и впервые за последние несколько месяцев Аманда Гласк думает, что они с детективом по имени Эл находятся в разных условиях. Он всё-таки богаче, а значит — может оказаться влиятельнее там, где всё решают деньги. То есть практически везде.
Мистер Койл собственной персоной встречает её в вестибюле. Вокруг не видно ни посетителей, ни работников — здесь непривычно тихо для офиса, словно в этот день все сотрудники решают взять выходной. Или же их просто не существует. Аманда, тем не менее, не верит, что обслуживать такое огромное здание можно минимальным количеством персонала. И неважно, чем здание является на самом деле.
— Думаю, вы будете не против пообщаться с глазу на глаз, мисс Гласк, — он улыбается, когда они оказываются в небольшом светлом кабинете и жестом приглашает её занять место за столом. — Не люблю лишний шум.
— Не вижу в этом особого смысла, — она садится напротив. — Но раз я здесь, то будет глупо просто развернуться и уйти, потратив своё время впустую.
Ей интересно, чем закончится сегодняшний раунд их игры. Она уверена, что не даёт команде детектива ни одного повода усомниться в себе — установленные сначала в её квартире, машине, а потом и в некоторых помещениях корпорации камеры не демонстрируют им ничего сверхъестественного. Изо дня в день Аманда ведёт себя как погруженный в работу директор крупной корпорации, иногда — просто как женщина. Она надеется, что мистер детектив от души наслаждается теми шоу, какие она ему периодически устраивает.