Аманда терпеть не может художественные выставки. В ней нет тяги к искусству. И лилии она тоже недолюбливает.
Подарок находит своё место в мусорном ведре — к счастью, в самом отдаленном от её кабинета. Комбинация из выбранных цветов и билета наводит её лишь на мысли об отце. Он единственный может похвастаться таким отвратительным вкусом и неудачной ставкой на её поклонников. Она готова поспорить, что таким образом он пытается продолжить гнуть свою линию — выставить её бесчувственной тварью, готовой разбивать сердца несчастных мужчин.
Её отец часто судит людей по себе.
Аманда надеется, что не наступает на те же грабли, когда отправляет ему небольшой подарок. Его, в отличие от лилий, доставляют вовсе не курьером.
========== 33 ==========
Комментарий к 33
Scarlet Dorn — True Love is Mad
Осторожнее — кинки, бладплей и прочие непотребства.
«Oh RomeoJuliet’s blood will flowFrom balconies on highDrawn to the earth, not skyOh, flightless crowClipped your wings long ago»
05/2008
Витиеватые линии шрама складываются в с годами смазавшийся узор — в композицию из десятка крупных лилий. Этими бледными цветами усыпана вся её спина, и даже кое-где выступающие позвонки по сей день кажутся со стороны частью созданной кем-то картины. Проводя по шрамам пальцами, Теру мрачно усмехается. Он знает, кто оставляет Аманде этот шрам и знает, что от того человека больше не остаётся и следа. Он сам занимает его место — в её сознании, в её душе, в её сердце. Становится важнее и ярче него.
Она едва заметно подрагивает от его прикосновений — таких пока ещё легких. Таких простых. Сегодня Аманда сама вкладывает в его руки поблескивающий в тусклом свете приглушенного потолочного светильника скальпель. Она называет этот инструмент иначе, но Теру не видит особой разницы. Ей хочется избавиться от всего, что ещё остаётся в ней от терзающего её прошлого. Он не против. Ему самому хочется разорвать эту последнюю связующую их нить. Хочется остаться единственным, кто сводит её с ума.
— И ты уверена, что я достоин? — он ведёт ладонью по её шее, скользит по острым ключицам и почти что обнимает её со спины. От её распущенных, перекинутых через правое плечо волос слышится едва различимый, но такой знакомый аромат её странного парфюма. Сегодня он слышит в нём одни только чернила.
— Я могу передумать, если ты будешь задавать так много вопросов, Теру, — Аманда улыбается и прикрывает глаза. Он знает, что она не передумает. Уже никогда.
Она кажется такой хрупкой, когда сидит на кровати обнаженной, повернувшись к нему спиной. Одна только мысль о том, насколько она ему доверяет, заставляет его дыхание сбиваться с ритма. Наверное, он сходит с ума, когда соглашается. Наверное, ему стоит остановиться и задуматься, к чему это приведёт их обоих. Подумать о том, могут ли они зайти ещё дальше, чем заходят уже не единожды. Наверное, он должен воззвать к голосу разума и убедить Аманду в том, что ей вовсе не обязательно калечить себя ради него. Наверное, но ему совершенно не хочется.
Рядом с ней он не чувствует себя тем спокойным и разумным человеком, каким хочет быть в глазах большинства — он чувствует себя свободным. Разве можно чувствовать себя иначе, оказавшись к Господу так близко? Нельзя, он прекрасно знает, что нельзя.
Дрожь пробивает всё её тело от макушки до кончиков пальцев, когда он касается острым лезвием её кожи. Ведет его ниже и правее, с точностью до миллиметра повторяя контур первого лепестка. Кровь алыми каплями стекает вниз, оставляя яркие следы на коже, пачкает рукава его белой рубашки и бьёт в нос назойливым запахом металла. Теру чувствует, как медленно теряет связь с реальностью — он понятия не имеет, насколько ему нравится вид и запах крови. Её крови.
— Аманда, — он шепчет её имя, потому что она не разрешает ему звать её иначе. Ему вовсе не жаль. Её имя звучит даже лучше.
Лезвие легко скользит по коже, рассекая линии старого шрама одну за другой. Теру не художник и никогда не замечает за собой тяги к искусству, но сейчас ему кажется, что он не против им стать. Его пальцы перепачканы в крови и от её запаха уже никуда не скрыться; он даже не замечает как оказывается к Аманде ближе, как пачкает в крови всю свою рубашку и концы длинных волос.
Ему кажется, что если он не прикоснется к ней сейчас, то захлебнется. Яркостью своих желаний, своей любовью, её кровью, в конце концов.
Она шипит от боли, когда он прижимается к ней, касается пальцами её подбородка, заставляя слегка повернуть голову, и целует. Нетерпеливо, грубо и болезненно. Знает, что ей нравится. Когда они становятся такими? Как долго вскармливают своих чудовищ, пока те наконец-то не вырываются наружу? Господи, как же ему наплевать. У него больше нет сил задумываться.
Опьяненный вкусом и запахом крови, Теру может лишь желать.
— Продолжай, Теру, — выдыхает она ему в губы. Горячо. У него нет права ослушаться.
На спине Аманды расцветает все больше кроваво-красных лилий. Выступающая кровь блестит на свету — не ярче её глаз. Он слышит как тяжело она дышит и как приглушенно постанывает с каждым новым прикосновением. Не от боли. Может ли он свести её с ума? По-настоящему — заставить её забыть о существовании остального мира. Забыть обо всем, что находится за пределами этой спальни. Может. От этой мысли становится нестерпимо жарко.
Светлая простынь совсем скоро превратится в алую.
Руки Теру дрожат, и линии получаются смазанными. Ошибается. Ему не хватает терпения. Перепачканное в крови лезвие блестит в его руках, он старается действовать медленнее и аккуратнее, но понимает, что уже не может. Наваждение накатывает на него волнами, заставляя касаться свежих ран губами — солоноватый привкус крови надолго оседает у него в сознании. Он знает, что тот будет преследовать его неделями.
Её судорожные выдохи и короткие стоны заводят его ещё сильнее. Ему так сложно держаться.
— Теру, — его имя срывается с её покусанных губ. Он слышит в нём мольбу и замечает с какой силой Аманда стискивает пальцами мокрую от крови простынь.
Он прикрывает глаза и до боли закусывает нижнюю губу, когда наконец выводит последнюю линию близ её поясницы. Теперь каждая часть её обширного шрама принадлежит ему — точно так же, как проклятый счёт до четырёх. Аманда — от её сумасшедших глаз до её божественности — принадлежит только ему.
Открытые раны не мешают ей повернуться к нему и поцеловать так крепко, что у него окончательно выбивает почву из-под ног. Теру кажется, что этой ночью он чувствует себя куда больше, чем просто человеком. Он до синяков стискивает пальцами её плечи и тянет на себя, вынуждая сесть к нему на колени.
Так близко. Он оставляет на её шее следы от коротких болезненных укусов, запускает руки в её длинные волосы и пачкает их в крови. Аманда выгибается от каждого случайного прикосновения к кровоточащим ранам и снова и снова шепчет его имя, когда дрожащими руками расстегивает его одежду.
Она тоже не может держаться. Запах крови стоит повсюду, забивается в нос и медленно сводит с ума их обоих. Никогда в своей жизни Теру не чувствует себя таким настоящим, таким живым. Он почти закатывает глаза от удовольствия, стоит ей только коснуться его.
Нет. Он перехватывает её руки и заводит их ей за спину — и в её ярко-красных глазах отражается ничем не прикрытое желание. Они снова горят. Из-за него. Только из-за него.
— Пожалуйста, Теру, — она делает акцент на его имени и вынуждает его сдаться. Ему хочется заставить её произносить его бесконечно.
Он старается не касаться её израненной спины, но всё равно срывается в тот же момент, когда наконец-то делает первый толчок. Все его руки перепачканы в крови и их следы остаются на её бледной коже по всему телу — на талии и на бедрах, на тонкой шее и изящных руках. Теру не может прекратить её касаться. Он хочет её всю.