— С вашего позволения, миссис Браун.
Ей не остаётся ничего, кроме как поджать губы и пропустить сотрудников полиции в свой кабинет.
***
Эта комната похожа на канализационные стоки — здесь темно, до зябкости влажно и пахнет сыростью. А ещё — чем-то, напоминающим металл. Этот запах забивается в нос, проникает в тело и заставляет ежиться сильнее, заставляет забиваться в самый угол. Откуда-то с потолка капает вода.
Эта вода склизкая, густая, неправильная. Её трясёт. Ей страшно. Никогда за свою короткую жизнь ей не бывает так страшно.
Ей пока что не видно, но слышно, как в другом конце помещения кто-то стонет. Она знает, кто это. Стоны слышатся каждый день — ей кажется, что в одно и то же время, вот только она давно уже теряет его счёт — и заканчиваются только пронзительными криками боли. Ей не кажется, она точно знает, что это крики боли — каждый день оно заставляет её смотреть.
Оно — так она называет существо, которое приводит их с мамой в этот подвал. Сначала это кажется игрой, чьей-то глупой шуткой — оно должно закончиться так же быстро, как и начинается. Никогда ещё она так не ошибается.
Существо подходит к ней: у него темные, непривычно раскосые глаза, под которыми залегают глубокие синяки; его одежда и ладони испачканы в крови, оно смотрит, словно сорвавшееся с цепи животное. Она подмечает родинку у него под глазом, запоминает его странную прическу — волосы темные и не от грязи, растрепанные и длинные. Длиннее, чем она привыкает видеть.
Она думает, что если оно подойдёт чуть ближе, то её стошнит от страха.
— Смотри, — оно что-то протягивает ей, заставляя отпрянуть в сторону — она чувствует, как упирается спиной во влажную стену. — Мы почти закончили с правой стороной. Шедевр, ты разве так не считаешь?
На его раскрытой ладони лежат два окровавленных пальца. Она видит кости, она замечает сухожилия и кровь — и на этот раз это точно кровь, она не может сомневаться — и чувствует, как к горлу подступает тошнота. Её рвёт прямо на это жуткое существо.
— Ты отвратительна, — оно брезгливо пинает её носком ботинка. — Изволь держать всё это при себе.
Она не знает, сколько всё это продолжается. Она не понимает, чего хочет это чудовище. Она не понимает, почему до сих пор слышит крики. Не понимает, как мама до сих пор держится.
Перед глазами вновь предстаёт жуткая картина филигранно отрезанных конечностей. Её тошнит. Её хочется, чтобы существо снова делало ей свои уколы — те, от которых изнывает кожа и путаются мысли. Ей нужно отключиться.
Из пересохшего горла вырывается приглушенный крик. Она больше не плачет.
***
— Дорогая, — следователь не обращается к ребенку по имени, но опускается на колени перед стулом, на котором та сидит — ему важно установить зрительный контакт. — Мы получили твоё сообщение. Скажи, ты точно готова говорить?
Миссис Браун — её психиатр — стоит у него за спиной и, скрестив руки на груди, хмуро наблюдает за происходящим, цокая языком. Она уверена, что ещё не время и девочка не заговорит. И если что-то пойдёт не так, то в худшем случае им придётся положить её в стационар.
— Да, — спокойно отвечает девочка. Её ладони сложены на коленях, она смотрит на пришедшего следователя, но, кажется, не видит его — у неё совершенно отсутствующий взгляд.
— Хорошо, — мужчина достаёт блокнот и готовится начать допрос.
Допрашивать детей ему приходится редко.
— У него темные волосы — челка почти касается носа, длина чуть выше плеч, — она произносит это легко — так, словно заучивает эти фразы, подобно стихотворению в школе. — Раскосые карие глаза, под правым — родинка. Рост около пяти футов и девяти дюймов. Он называл себя художником, а когда бормотал себе под нос, то использовал имя «Ларри».
В кабинете становится тихо. За окном с шумом проносятся машины.
— Уничтожьте его, — в голосе девочки впервые слышится неприкрытая злоба.
***
Ларри Роудса по прозвищу «Художник» задерживают седьмого июня 1995-го года в Лос-Анджелесе по подозрению в нападении на как минимум семерых женщин и их дочерей. Тринадцатилетняя Аманда Гласк выступает в качестве единственного выжившего свидетеля его зверств.
Ларри Роудс не заслуживает смертной казни и приговаривается лишь к двадцати пяти годам лишения свободы.
========== 7 ==========
Комментарий к 7
Motionless in White — Eternally Yours
«Our fate engraved Scar enslaved As we mutually destruct Repose, my love, I’ve sinned enough For the both of us»
10/2007
В кабинете Аманды Гласк сегодня темно — не горят ни потолочные светильники, ни настольная лампа, не отбрасывает света даже монитор её рабочего компьютера. Единственным источником света остаётся заметное сквозь панорамные окна бледное солнце. Оно скрывается за тучами, отбрасывает свой бледный свет на стол, на светлый кожаный диван и на сейф.
На сейф, который изо дня в день продолжает хранить в себе тайны тетрадей смерти. Способный игнорировать ограничения мира людей, Рюук с интересом берёт в руки одну из них и усмехается, заметив, что на одной из страниц записано единственное имя — размашисто, на всю страницу, да ещё и красными чернилами.
Он считает, что люди — удивительно забавные создания и медленно выплывает из комнаты, намереваясь узнать, чем закончится сегодняшний день.
***
Сегодняшний день — один из немногих, какие Аманда проводит не за работой. Она настолько привыкает выходить из здания корпорации глубокой ночью, что чувствует себя не в своей тарелке, садясь в машину в третьем часу дня. Она чувствует себя не в своей тарелке, когда понимает, что идёт на поводу собственного любопытства.
Аманда лучше многих знает о том, что любопытство никогда не доводит до добра.
Ей требуется всего пара часов, чтобы добраться до нужной улицы. Этот адрес знаком ей едва ли не лучше собственного рабочего — чаще, чем она сейчас появляется в офисе она появляется только в этом доме, пусть и несколько лет назад.
Аманда едва заметно улыбается и, отбросив в сторону воспоминания, касается дверного звонка.
***
Из плена собственных мыслей Теру выбивает пронзительная трель дверного звонка. Он рывком открывает дверь.
У него перехватывает дыхание, когда он смотрит в её глаза, блестящие в свете ярких ламп. Он протягивает руку и касается её длинных, светлых волос — они собраны в какую-то прическу, но её он уже не замечает.
— Т…
Сегодня он не позволяет ей договорить. Не даёт отпустить ни единого комментария, когда тянет за собой в коридор; не позволяет в очередной раз прочесть его вслух. У неё всё такие же горячие губы и она кажется обманчиво хрупкой, когда он прижимает её к стене.
Этот спонтанный, неправильный поцелуй сегодня нужен ему сильнее, чем воздух. Нужны ощущение её кожи под собственными пальцами и запах её странного парфюма, нужно её наконец-то сбившееся дыхание. Сегодня он хочет переиграть её в этой игре.
Думать о том, что он проигрывает ему не хочется.
— Теру, — она касается ладонью его щеки и вынуждает его вновь заглянуть ей в глаза. Её дыхание обжигает его губы.
Сегодня он не хочет слышать от неё ничего, кроме собственного имени. Он целует её снова и снова — часто, жадно и горячо. Знает, что проклятый привкус ментола потом будет преследовать его ещё несколько дней.
Её черное пальто остаётся в коридоре.
***
Его длинные темные волосы спадают на лицо — за ними почти не видно блестящих карих глаз. Аманда отмахивается от сиюминутного наваждения и напоминает себе, что у него под правым глазом никакой родинки нет. Она тянет Теру на себя и целует сама, смазывая остатки помады.
В блеске его глаз — восхищение, желание и то, что обычно зовётся привязанностью. Она не сможет найти человека более правильного.
Она в который раз шепчет его имя, когда слышит неподалеку сдавленный — чужой — смех. На самом дне сумки, оставленной в гостиной, ждёт своего часа одна из тетрадей.