Помнится, как сожрал своего первого человека, еще там, на моей планете, так сразу словно в уме просветлело. Такая ясность наступила, и мир тут же стал другим: у всех явлений свои названия, все словно по полочкам разложилось. Он, помнится, ученым был, зверюшек всяких исследовал, за этим занятием в лесу я его и поймал.
Хех, забавно получилось, я сразу столько всего про местную живность узнал, ну и про людишек, конечно, тоже. А слова все эти мудреные в уме так и завертелись. Большое синее над головой стало небом, мелочь под лапами — травой, те большие высокие — деревьями. А вон там белопятный олень пробежал. Мир разделился на отдельные объекты, и у каждого — свое название и место в общей иерархии. Любят же люди порядок.
Раньше ведь как было: есть я, а есть большой страшный мир, который делится на съедобное и не очень, опасное и приятное. Вот бегает что-то шустрое, с ветки на ветку прыгает, иногда крыльями машет, вкусное и безопасное. А как только я сожрал того астрозоолога, так сразу это мелкое шустрое стало четырёхлапой куропаткой — род четырёхлапых крыланов из подсемейства всеядных хохолковых.
Когда-то я и не задумывался, откуда мир взялся, а тут вдруг о Большом Взрыве узнал и об эволюционной биологии. Стал задумываться. Оказывается, на моей планете первые амфибии, выползшие из океана, были шестилапыми, а не четырехлапыми, как на родине того зоолога. А в остальном живность очень похожа на фауну Старой Земли — так они свою планету называют.
Мне раньше никогда бы в голову не взбрело думать о том, что там было миллионы лет назад, главное — жрачка есть, и хорошо. Чего еще надо? Страхов, правда, было дофига: ой, а что там за деревом? А там за кустиком? Запах подозрительный! Как бы не другой метаморф! Говорят, страх убивает разум, но, по-моему, в обратную сторону тоже работает: разум убивает страх. Так что и немудрено, почему разумные формы жизни жрать приятнее — от них ума-разума набираешься.
И помнится, он все пытался выяснить, почему разумная жизнь на Земле-12 так и не возникла. Может, она и возникла, да метаморфы всю сожрали. Разумные, они ведь вкуснее неразумных. От них питается не только тело, но и душа. Тогда, помнится, как только сожрал того зоолога, сразу принял его облик и направился в человеческий поселок, решил, теперь только людей жрать буду. Больно уж интересные создания.
Да, полюбил я людей. То был лучший период в моей жизни — почти каждый день узнаешь что-то новое. Поживи я так еще месяцок-другой, точно Тайну Бытия бы познал, а тогда и до Бессмертия недолго. Но где там люди заподозрили неладное, и что тут началось!
Помнится, животные себя так никогда не вели, разве что пугались, но не более. А эти целую войну затеяли: боевые роботы, огнеметы эти их дурацкие, проверки… Одним словом, забегали, как тараканы по горячей сковородке. А как они возмущались, что мы их жрем! Даже сигнал бедствия на свою планету послать хотели, но мы-то к тому времени уже все просчитали и много чего у них отжали, особенно космический корабль и спутники. Так эти идиоты чуть не погубили целую планету.
Они же нам еще благодарными должны быть за то, что мы увековечиваем их души в своих сознаниях. Глупые, неспособные к метаморфозам существа! Кто еще может оказать им такую честь? Ведь когда-нибудь кто-то из нас может достичь Бессмертия, тогда и все, кого сожрал Бессмертный, тоже станут чем-то таким вечным. Даже если это вечность насекомого, застывшего в янтаре, но всяко же лучше, чем просто разложиться на атомы. И почему они никак не хотят это понять?
Можно подумать, мы специально совершеннее их. Правда, надо признать, научился я у них многому, да. Но, как бы там ни было, они всего лишь неспособная к метаморфозам низшая форма жизни. Хотя попадаются интересные экземплярчики. Тот Алекс, например, был ничего. Или это мне так просто показалось после столетия на одной «траве» из гидропоники?
В любом случае он представляется мне любопытным. Это их отношение друг к другу весьма необычно. У нас все враждуют и держатся друг от друга подальше, а то мало ли что, кто знает, когда другому взбредет в голову тебя сожрать? Метаморф метаморфу — друг, товарищ и еда!
Разве что родитель с детенышем живет бок о бок некоторое время, пока малыш не подрастет. Но и тогда они чаще всего расстаются навсегда, а если когда-нибудь и встретятся опять — кто-то кого-то может и сожрать. Да, мы не очень-то чтим родственные связи, а дружеских или там любовных, как у людей, у нас и вовсе нет. Иногда, правда, можем объединяться перед лицом опасности, вот например, когда космолет людишек захватывали.
Так что для меня человеческие межличностные отношения — это весьма любопытный предмет изучения. Я ведь, можно сказать, тоже своего рода ученый. Только я изучаю мир, поглощая тела и души живых существ. А после поглощения Алекса я, кажется, получше понял людей. По крайней мере, теперь я знаю, что они очень ценят эти их отношения и других людей. Оригинально, забавно и интересно.
До людей я и представить не мог, что другое существо, пусть даже мне подобное, может представлять для меня какую-то ценность. По крайней мере, не в качестве еды. Да, в этом Алексе много всего необычного: забота о другом живом существе — это что? И зачем? Зачем ему заботиться о ком-то, кроме себя? А ведь, судя по его воспоминаниям, это делало его очень счастливым.
Как вообще можно делать что-то для других, даже в ущерб себе, и быть при этом счастливым? Просто уму непостижимо. Разве это не глупость? Они же разумные! Да уж, люди не перестают меня удивлять. Я должен изучить их получше. Для этого надо будет поглотить еще и Анну — самку Алекса. Для полноты картины, так сказать.
6 — Проблематика колодца (Михей)
Ты должен понять, что, как только человек собирается помочь кому-либо, он становится беззащитным.
© «Пролетая над гнездом кукушки» Кен Кизи
До зари еще снег кружил. Но как солнышко чуть поднялось, так небо совсем прояснилось. Заискрился снег в утренних лучах, да с сосулек закапало. Вот я и вознамерился в лес сходить, пока тепло, силки проверить. В лесу живности дай Боже, хоть каждый день по силкам шастай, токмо не каждый зверь съедобен. Коли поймается какой-нибудь краснопятный олень али там шипастая лисица, так и приходится отпускать. Ну, или разве что жене на шубу пустить.
Порой бывало, и что-нибудь чудное попадало. Тогда я старосте нашему добычу-то относил, он энто на никудышниках пробовал и говорил, съедобно али нет. Вот, помнится, в предыдущий раз чудище с иглами по всему телу попалось, шипело, крысилось, укусить пыталось. Но я-то быстро его угомонил, навсегда.
Староста энто чудо никудышнику скормил, а тот взял, да и заболел. Три дня лихорадил, в конце концов решили последовать древнему обычаю и окунули болезного в прорубь. Согласно преданию, опосля энтого он должен либо быстро выздороветь, либо помереть. Так оно и случилось, помер никудышник. Больше игломордов никто в пищу употреблять не пытался.
Никудышники, оно, конечно же, проклятие рода человеческого, они же страшные, немощные да бестолковые. Однако без них никуда, на ком же съедобность живности и свойства лекарственных трав проверять? А бывает ведь, родится никудышник и тут же помирает. Сам, еще даже материнского молока не отведав. «То нам наказание за грех изобретательства наших предков, — глаголил батюшка. — Оттого дети наши и гибнут, что предки одиннадцатую заповедь нарушили». Ну и царствие им небесное.
Шел я, значит, свинку нашу лохматую вспоминал, она-то быстро бы грибов-подснежников отыскала. А я-то что? У меня-то нюха такого нет, токмо у одного нашего Прохора нюх такой был, что грибы за версту чуял, так ему-то и свинок не надобно было. Уходил, бывало, зимой в лес, а обратно полную котомку грибов приносил. Токмо однажды ушел да не воротился.
Сказывали, Болотник Прохора в болота и утащил. Там же за лесом болото, в те края и батюшка наш захаживать воспрещал. А то придет туда путник, по колено в болото провалится, его Болотник за лодыжки хвать и утащит. Гиблое место. Ума не приложу, зачем Прохору-то нашему на болота понадобилось, однако сказывали, он ночью на сопелке играл. Так Болотник не любит энтого страшно, вот он его к себе и заманил.