Мы с Алексом решили, что сначала заключим брак, а тогда уже начнем предаваться любовным утехам. Когда я сказала, что меня устроит только секс после брака, Алекс сразу согласился, и я поняла, что с ним и правда все будет не так, как с Виталием. Если мы любим друг друга, то почему бы не проявить доверие и уважение таким образом? Ведь и он, и я желали всю жизнь прожить вместе, а в таком случае какие могут быть сомнения?
Когда люди вступают в половую связь до брака, это типа: «Ну, ты мне вроде как подходишь, но я подожду еще, может, подвернется что-нибудь получше». Если люди любят друг друга — они женятся, а если считают, что пока не готовы к такому серьезному шагу, то какая же это любовь? В ней же нет ни доверия, ни уважения, то есть это просто вожделение. В сексе без любви нет смысла.
Я тогда твердо решила, что, кроме Алекса, у меня никогда никого не будет, и буду придерживаться этого чего бы мне оно ни стоило. Есть некое высшее наслаждение в верности и преданности. В том, чтобы сделать счастливым человека, которого любишь… Пока смерть не разлучит нас…
И ведь он не хотел отправляться в эту экспедицию, но я настаивала. Зачем? Если бы я только послушала его, если бы мы только остались…
Порой просыпаюсь, и кажется, что все это мне приснилось, а он на самом деле рядом и вот-вот обнимет меня теплой рукой, притянет к себе и нежно прошепчет в ухо: «Доброе утро, Анютик». Или что приду я на кухню, а он уже там, кофе варит и, лучезарно улыбнувшись, говорит что-то вроде: «Как спала? Кошмары не снились?» А я ему расскажу, что мне опять снилась какая-то муть о том, что мы полетели куда-то к черту на рога и он там умер.
Вот зачем я настояла на том, чтобы отправиться в эту дурацкую экспедицию? Чего на Земле-7 мне не хватало? Подумаешь, захолустье, можно подумать, Земля-12 чем-то лучше. Но вот хотелось мне вырваться, уехать куда-то. Ну хоть куда-то. Дурацкий каприз, блажь…
Была у некоторых народов в древности интересная традиция: если муж умирал, вместе с его телом на погребальном костре сгорала и жена. Когда-то это казалось дичью, а сейчас уже так не выглядит. Только вот погребального костра нет.
Я выглянула в иллюминатор, за ним на фоне черного неба виднелась Земля-12. Двенадцатая голубая планета. Вот бы надеть скафандр и выйти в открытый космос, а там какой-нибудь космический булыжник разбил бы мне стекло…
Но так не бывает, разве что я сама бы приложила по нему чем-то тяжелым, гаечным ключом, например. Однако это не так легко, как кажется, стекла в скафандрах нынче делают такие крепкие, что и лучеметом, небось, не разрежешь. Нет, нужно что-нибудь понадежнее.
Порезать себе вены я, пожалуй, не смогла бы, да и повеситься тут негде. Вот если бы яд — это да, хороший вариант. Но где же его взять? На синтезирование опасных веществ нужно разрешение и тщательно задокументированная причина: зачем, кому и против какой болезни? Да и что именно синтезировать? Смертельно опасных медикаментов уже почти не производят.
Еще можно ввести себе в вену несколько кубиков воздуха, если бы у меня были нормальные вены, а не «страшный сон наркомана». Ни одна медсестра не могла попасть в мою вену, справлялись разве что самые опытные: те, которые каждый день только тем и занимаются, что забирают у людей кровь из вен на анализы. Да и у тех возникали трудности, что уж говорить обо мне, я же генетик-инфекционист, а не медсестра.
Слишком много думаю, надо бы отвлечься, делом заняться. Я открыла рабочий каталог в дополненной реальности и запустила файлы с информацией о местных инфекционных агентах. Несколько вполне заурядных микробов, не способных вызвать даже кашель, их я сразу отложила в отдельную папку. А вот вирус меня заинтересовал, не то чтобы он был сильно опасным, но если модифицировать ему несколько генов…
Исследовательский зонд недавно потерялся, успел только передать информацию о местных вирусах и микроорганизмах. И, поскольку, самой микробиоты у меня не было, капитан дал разрешение на распечатку смертельно опасных инфекционных агентов. Надо же их как-то исследовать и создать вакцину, или хотя бы лекарство.
Я открыла интерфейс редактирования генетической информации и активировала виртуальную клавиатуру. Удивительное дело, биота на данной планете молекулярно почти ничем не отличалась от земной: основанная на углероде, окисляется кислородом, и нуклеотиды такие же.
Я всегда восхищалась этой непостижимой гармонией во всем сущем. Подумать только, информация о всем организме закодирована в микроскопических ядрах клеток, диаметр которых не превышает десяти микрон, на спиральных носителях, длина которых в развернутом виде достигает двух метров. И стоит только изменить какой-то активно экспрессирующий ген, как весь биомеханизм начинает работать по-другому.
Внеся нужные изменения, я еще раз все перепроверила в виртуальном симуляторе — не могло быть сомнений, теперь этот вирус стал возбудителем острого эндокардита. Внезапная смерть от инфаркта — не так уж плохо. Оставшись довольной результатами своего труда, я отправила вирус на распечатку. Вскоре синтезатор, натужно шипя, выдал маленькую капсулу красного цвета.
Конечно же, я все просчитала, вирус в крайней степени не контагиозен. Я проглотила смертельную капсулу и запила водой. Вот и все. Если я все сделала правильно, болезнь должна протекать бессимптомно, так что наш заботливый иланский доктор и не заметит. И тогда всего через несколько дней…
— Анна! — внезапно раздался знакомый голос.
Вздрогнув, я обернулась. Створчатая дверь разошлась, и в медотсек вошел седобородый мужчина в дурацкой монашеской мантии темно-коричневого цвета.
— Диодор?
В руках он держал весьма упитанного толстого котяру с серой шерстью в черную полоску. Диодор подошел ближе, Серафим неотступно следовал за ним, волоча чемоданы. Надо же, этот давно устаревший робот с медной обшивкой все еще функционирует.
— Дочка, ну как ты? Я, как только узнал, что случилось, сразу решил прилететь.
— Может, все-таки скажешь, как ты узнал? — спросила я, хотя и понимала, что он не ответит. Как всегда.
— Да неважно, — махнул рукой он, — ты же знаешь, у меня есть кое-какие связи.
— Как ты так быстро прилетел? Что-то не припомню, чтобы у монахов Изначальной Дхармы были новейшие космолеты!
— Я просто пролетал рядом, когда мне поступило прискорбное известие, — несколько запинаясь, сообщил он.
Рядом он пролетал. Ага, как бы не так. На самом краю Ойкумены он пролетал! Ой лжет, но зачем? И разве монахам можно лгать?
— Вот, возьми. — Он передал мне упитанного котяру.
— Но ты же говорил, вы выловили котенка, а не здоровенного кота! — удивилась я, принимая зверя. Признаться, кот оказался еще тяжелее, чем выглядел.
— Да, странное дело, выловили-то мы котенка, но всего через сутки он вырос вот в это. Мы-то с Серафимом в таких делах не разбираемся, но подозреваем, что котик генно-модифицированный.
— Не может быть, — нахмурилась я. — Зачем редактировать гены животному таким образом, чтобы рос как на дрожжах? Да и не может животное так быстро расти, это же какой метаболизм нужен?
— Вот и мы так думали, пока сами не увидели. Он у нас, кстати, сожрал все, что в бортовом холодильнике лежало, даже редиску.
— И весь шоколад, — добавил Серафим.
Фигасе аппетит у котяры! Редиску с шоколадом жрать. Что же у него за модификации генов?
— А потом еще и с невероятной скоростью поглощал то, что Серафим синтезировал.
— Еле успевал синтезировать, — кивнул медный робот.
Возможно, кто-то модифицировал котенка, чтобы тот мог пережить длительное голодание, а зверский аппетит после голода — просто побочный эффект такой способности. Но из котенка вырасти в котяру всего за сутки — это слишком, даже для мутанта.
Я развернула кота к себе, глянула в его желтые глаза. Те показались до жути разумными и даже какими-то знакомыми… Аж мурашки по коже, и холод внутри пробрал. Поежившись, я сообщила: