Каруну нелегко было согласиться на это. Он всё ещё любил Ялли, даже считая, что в ней течёт кровь полудемона. В его душе творилась буря, его одолевали сомнения, а не попытаться ли спасти любимую жену, не спрятать ли где-нибудь её вместе с её злосчастным плодом чрева. Но Шандрок и Тафин в два голоса твердили ему о долге и чести, о том, что это необходимо для спасения Фаранаки, приводили в пример историю прошлого на материке Гобо, когда к отродьям демонов относились более мягко и это закончилось внедрением страшного культа приношения в жертву детей демонам стихий и продлилось это не такое уж короткое время. И они всё же уломали Каруна, нажимая на его слабые места — повышенное чувство долга перед отчизной, перед Фаранакой. Они заставили его отдать приказ всем людям в его доме и усадьбе покинуть и дом и усадьбу. Это всё что от него требовалось. Дальше Шандрок и Тафин собирались всё взять на себя. А Карун заперся в спальной отца, ни живой ни мёртвый от горя.
Ялли сползла с табуретки, села на неё. Ей пришло в голову, что если бы она смогла послать весточку Эльге, находившейся неподалёку от Шабоны, та бы спасла её, приведя своих воительниц и напав на дом князя. Но оповестить Эльгу было невозможно никак.
За окном стоял вечер, ещё не стемнело, но солнце уже склонялось к закату.
— Значит, скоро мы умрём в огне, — пробормотала Ялли, поднимая с табурета, приближаясь к кровати и взяв с неё одну из подушек. — Гореть в огне, это очень больно сынок, — отрешённым голосом произнесла она. — Но я не допущу, чтобы ты принял такие страдания.
Она стояла над своим странным младенцем с подушкой в руках, никак не решаясь этой подушкой его задушить, чтобы избавить от мучений в огне. Слёзы лились из её глаз.
Внезапно до её слуха донёсся скрежет. Ялли удивилась: он был похож на крысиную возню, но крыс в княжеском доме не водилось. Она медленно повернула голову в сторону, откуда доносился этот звук.
И выронила подушку от изумления: из стены между кирпичей торчала ветка дерева и она росла, пробиваясь в комнату. Рядом появилась другая ветка, третья, четвёртая, а затем вся стена оказалась пронзённой множеством ветвей садовых деревьев, что росли за окном.
Кирпичи начали сдвигаться с места и один из них сполз на доски пола.
За ним посыпались другие кирпичи.
Ялли воскликнула от восторга. Она всё поняла и повернула сияющее лицо к лежащему на кровати младенцу-чудовищу:
— Это сделал ты, малыш! Ты — сын бога и в тебе сила бога! Ты — сын бога дерева и деревья повинуются тебе, уже сейчас, такому крохе!
Стена должна была рушиться с величайшим грохотом, но ветви стелились на доски пола и ловили кирпичи, смягчая шум.
Ялли засмеялась.
— Значит, мы будем жить! — проговорила она. — Самое главное было выйти из этой ловушки, что сейчас и будет сделано. Я отправлюсь в лагерь Эльги и попрошу защиты у неё!
Когда стена была развалена окончательно, Ялли принялась собираться в путь. Она открыла сундук с заготовленными ещё раньше пелёнками и взяв одну из них, аккуратно и осторожно запеленал сына. Затем, оглядевшись, бросилась к большой и глубокой корзине, в которой лежало всё для рукоделия — клубки, нитки, куски тканей. Вытряхнув всё это, она бросила на дно корзины подушку, уложила на неё сына и завешала саму корзину простынёй.
А после отперла шкаф и, сбросив с себя пеньюар, облачилась в одежду для поездки верхом — короткое платье, чуть ниже колен, обширные шальвары и коротенькие полусапожки.
Спальная её и Каруна находилась на втором этаже, но деревья сами собой сложили свои ветви и стволы так, что они как бы образовали жёлоб, по которому Ялли и спустилась с корзинкой, в которой лежал её сын.
Теперь оставалось только прокрасться к конюшне и вывести коня. Ей никто препятствовать не станет, ведь все работники конюшни, кажется, удалены из усадьбы.
И так оно и было.
Ялли выбрала одного из коней посмирнее, облачила его в сбрую, привязала к седлу корзину с сыном, села в седло сама и погнала коня к воротам в объезд сада, где плотники Шандрока строили деревянный домик.
Добравшись до ворот, она сама растворила их и понеслась рысью по улицам города, на который уже спускался сумрак позднего вечера.
Она отлично знала месторасположение лагеря воительниц. Кратчайшая дорога к нему — по тропинке через лес, напрямую, всего полчаса езды верхом, к небольшой речке. Она не раз бывала там с Каруном, они прогуливались там на конях, когда ещё не было обнаружено, что она беременна.
Ялли нисколько не боялась леса, казавшегося зловещим в сумерках позднего вечера. Лес — это царство деревьев, а она — мать того, кому деревья подчиняются и они не могут причинить вреда ни ей, ни её сыну, наоборот, они встанут защитной стеной, если будет угрожать опасность.
Более того, когда она въехала в лес, когда копыто её коня ступило на лесную тропу, ум её начал обостряться, мозг активно заработал и в её голове начали складываться планы, как она должна поступить в дальнейшем. Она сама поражалась себе, как складно выходили её мысли.
И она совершенно не ощущала больше никакого страха. Она была полна уверенности, отваги, куража. Её планы относительно своего будущего были немыслимо дерзки и она только удивлялась сама себе, как она теперь сумела решиться быть готовой к таким переменам.
В лагере воительниц ещё не спали: стриженные женщины собрались у костров, они пили вино, пели какие-то свои песни, которые сами и сочинили. В них они воспевали легендарных воительниц, совершавших немыслимые подвиги, сражавшихся с демонами и побеждавших чудовищных зверей, умевших победить то, что не были способны одолеть мужчины.
Ялли не оробела и при виде их издалека и решительно направила своего коня в сторону лагеря. Когда она приблизилась достаточно к нему и её заметили, она спешилась и заговорила с воительницами, находившимися к ней ближе, чем другие:
— Приветствую вас, достойные воительницы! Я бы хотела встретиться с десятником Эльгой, что пребывает сейчас в вашем лагере.
Вежливое обращение к воительницам дало кое-какие плоды, хотя эти женщины и не славились падкостью на любезное обращение. Они рассматривали Ялли с наглым любопытством, кое-кто даже отпускал непристойные шуточки в её адрес, но одна из воительниц всё-же покинула своё место у костра и направилась к небольшому шатру. В таких шатрах проживали десятники — шатёр был маленький, серенький, но зато отдельный и это было желанно для многих.
Ялли не сразу узнала Эльгу. Она просто увидела незнакомую высокую широкоплечую девицу, полуголую, как все, бритоголовую, с островком торчащих соломенных волос на темени, шагающую к ней очень быстро и по-мужски размашисто. И только когда девица назвала её по имени, Ялли узнала этот голос.
И сёстры бросились друг другу в объятия, у обоих хлынули слёзы радости, обе расцеловались.
И спустя несколько минут уже сидели на кошме в шатре Эльги, освещаемом тёплым огоньком свисающей с жердины лампады. Возле Ялли стояла корзина с её сыном, накрытая простынёй. Эльга не узнавал сестру: та была непривычно бледна, ничего не осталось от её былого румянца на щеках, да и от природной яркости губ тоже. Эльга пожелал взглянуть на племянника, но сестра ответила, что прежде расскажет ей о том, что произошло с ней.
Ялли поведала без утайки свою необычную историю, как была похищена богом деревьев, о своей любви в ним, о том, как была брошена им, выдана родителями за Каруна и о рождении ребёнка необычного вида.
И только после этого она откинула край простыни, закрывавшей корзину и Эльга увидела сына бога дерева. Увиденное поразило её, она зажала рот рукой, чтобы не закричать от переполнявшего её ужаса.
— Ты можешь не бояться его, — поспешила успокоить её Ялли. — Это чистое и могущественное существо, истинный сын бога. Правда, Карун решил иначе.
И она продолжила свою историю о том, как Карун, увидав её младенца, счёл его потомком демона, вызвал Шандрока, а тот предложил тайком сжечь Ялли и её ребёнка и Карун согласился на это. Затем Эльга услышала о том, как произошло чудо и садовые деревья разрушили стену в спальной Ялли и та сумела бежать. И это поразило девушку настолько, что она даже не могла проронить ни слова в ответ.