— Графиня? Они вас обижали? — словно несмышлёного ребенка спросил её Тённер. В ответ тишина.
— Если вы продолжите стоять, и не укажете на виновника ваших слез, то, выходит, Онёр просто делала, что должна была, — к таким выводам пришел сын виконта.
Друг посмотрел на него в легком замешательстве. С одной стороны, он прав, и если обвинений нет, то некого винить. С другой же выходило, будто Леонар поверил столь глупым речам, которые просто не могли быть правдивыми: если бы хоть кто-то из слуг заметил вора, то поднял бы крик, а не звал бы дворового с топором.
— Друг мой, а не находимся ли мы при сцене ревности? — Тённер попробовал зайти с другого края.
— Онёр, ты правда хотела причинить вред благородной графине Сеа Хичтон? — напрямую спросил виновницу юный лорд.
— Как я могла? — заплакала в ответ она. — Я просто растерялась. И теперь, выходит, грабитель не грабитель. Но что она делает в вашем шкафу, мой Леонар?
«Живет», — едва не ляпнул благородный лорд, но удержался. К нему пришло облегчение. Онёр не мыслила о дурном, она просто слишком много на себя взяла. Вот и вся беда.
— Как хорошо, а я уж было подумал о плохом.
— Друг мой, неужто ты поверил? — удивился Тённер Уль Тамир.
— Конечно, — Леонар ответил простодушно, чем потряс друга до глубины души.
— Тогда все вон! — вновь взял бразды торговец тканью и Пай его послушались. Лишь Онёр перед уходом одарила сына виконта обиженным взором. Дворовой убрался едва ли не бегом. Когда звук шагов утих, Тённер спросил Леонара: — Друг мой, а если бы здесь были пара мужиков, то что бы ты подумал?
— Но не было же, — удивился лорд, — была Онёр.
— Была, — подтвердил Тённер и посмотрел на успокоившуюся графиню.
Химемия глубоко вздохнула, отцепилась от пальто будущего мужа, шагнув обратно в шкаф и вновь в нём заперлась.
Уль Тамир потряс головой, как будто выбивая хмель и произнес:
— Помилуй друг, но женщина, которую я увидал, не сходится с портретом, что ты мне описал.
— Отчего же? — удивился молодой лорд. — Маска, бинты, бурнус, всё на месте.
— О нет, глупец, я о другой особе, — хохотнул Тённер. — Ты описал мне нежную любовницу, а увидал я грозную ревнивицу, которая была готова убивать.
Глава 8
Из дневника графа Коллума Хичтон.
«… Порой я вспоминаю свою мать.
Она ушла немного раньше моего отца, и особо не занималась моим воспитанием, предоставив это дело няньке. Однако я хорошо помню её странную привычку:
Порой мать надевала свадебное платье. И говорила: «Ах, зачем я вышла за него?». Начинала бранить отца на все лады, затем неожиданно хвалить.
Отец говорил: мать не в себе. И женщина, с которою свела меня судьба, похоже, тоже. Когда я спросил её имя, она сказала, что должна испытать меня. …
Что ж, вся наша жизнь – одно большое испытанье…»
Онёр и дворовой оправдались перед виконтом и виконтессой. В их устах история приобрела такой оттенок:
— Я слышала, как говорят, что то падение – это покушение. Как будто кто-то опоил коня. И будто охотятся на нашего господина. Ах, какой кошмар! — вытерла слёзы Онёр. — А тут эта графиня, и лазает по стенам. Не признала, каюсь! И не позвала господ, а дворового. Я просто растерялась! Испугалась за молодого господина. Ведь в его комнату проникли… а там эта женщина!
Виконт и виконтесса выслушали молча. За самоуправство положено было три раза плетью по спине. Но, опасаясь вмешательства сына, благородные родители ограничились выговором и отправили слуг заниматься своими обязанностями.
— И как вам это? — напрямую спросил Манс сыскаря.
— Как сказать… — Уртик присутствовал на допросе слуг, изображая любителя вина. Но, как слуги ушли, бокал был отставлен, а пьяный вид преобразился в собранность: — …Не подкопаться вроде. Любовница же. И может, просто ревность, а это – попытка устранить соперницу. А может, и продолжение следа, что взял я от конюшни. Одно скажу: готовится беда, вы правы. Я постараюсь её предотвратить и виновных обличить.
— О, Боже мой, — схватилась за сердце виконтесса. — Вы думаете, наши слуги нам враги?
— Не все, — заверил старый Уртик, — но главная служанка и ваш конюх в начале списка тех, кому не стоит доверять. Однако, обвинить их не могу – нет доказательств. А если дело сделать гласным, семью покроют пятна позора.