— Что вы собираетесь с ней сделать?
В ответ они засмеялись.
— Отпустите ее, и я вас не трону, — сказал я, но они захохотали еще громче. Одним махом я сбросил плащ, выпрямился, схватил одного за шиворот и приподнял над землей.
— Что вы собираетесь с ней сделать?
— Ничего страшного. — Он открыл рот и выпучил глаза, но не от удушья, а от моего вида. — Безобидная шутка. Мы купили ее и хотим подарить другу.
— Купили? — Это мне было понятно, ведь я и сам нередко подумывал, не купить ли себе часок признания. — Если вы ее купили, почему же она плачет?
Второй, пьяный в стельку, плохо меня разглядел и потому захихикал:
— Она этого не хотела. Ее хахаль продал.
Во время этого разговора женщина, чьи глаза были по-прежнему завязаны, поворачивала лицо то на один голос, то на другой. Она умоляюще замычала.
Крепко удерживая ее одной рукой, пьяница полез в карман, достал кошелек и отбросил его на пару ярдов.
— Забирай и проваливай, — сказал он мне.
Я отшвырнул одного мужчину и вцепился в другого. Тот отпустил пленницу и ринулся на меня, точно бодливый козел. Я схватил его за плечи и резко оттолкнул. Он упал навзничь. Я быстро наступил ему на руку: площадь огласил громкий треск ломающейся ветки. Мужчина взвыл от боли и захныкал, хватая ртом воздух. Затем он с трудом поднялся: рука болталась, лицо блестело от слез.
— Оставь ее, Камилло, — сказал он, скрипя зубами. — Помоги мне.
И заковылял в темноту.
Тот, кого звали Камилло, выскочил из-за моей спины — и уже через мгновение крепко держал женщину.
— Ты знаешь ее? — сурово спросил он.
— Нет.
— Так какая тебе разница, что я с ней сделаю? — Он выхватил нож и приставил ей к горлу. Металл впился в кожу, женщина подавила рыдания и замерла. — Пусть даже я убью ее — одной душой больше, одной меньше — на улицах Венеции их полным-полно. Тебе ли, нищему, этого не знать?
— Ты прав, — тихо ответил я. — Одной душой меньше — какая мне разница? Так убей ее — мне все равно. Это даст мне прекрасный повод убить тебя.
Он медленно попятился к пристани, прикрываясь женщиной, словно щитом. Я двинулся следом в полной уверенности, что он попытается уплыть в гондоле. Я лишь гадал, захочет ли он забрать женщину с собой. Однако он столкнул ее в воду и убежал, прихватив по пути кошелек своего друга.
Как он, видимо, и рассчитывал, я не погнался за ним, а прыгнул за женщиной. Она была так крепко связана, что никогда бы не спаслась сама, если бы даже умела плавать.
Я сгреб в пригоршню ее волосы и вытащил барахтающееся тело из воды. Когда я вынул кляп, снял повязку с глаз и распутал веревки, она свернулась калачиком, судорожно откашливаясь. Женщина обхватила себя руками и лежала, зажмурившись и дрожа. Она не откликнулась на мои тихие просьбы. Наконец я закутал ее в свой плащ, взял на руки и принес сюда — в звонницу.
7 мая
Мирабелла.
«Прекрасный лик».
Так я ее окрестил. В этом нет никакой иронии. Увидев мое лицо, она наверняка поняла, почему я назвал ее «прекрасным ликом».
Мирабелла.
Сейчас она сидит в углу и внимательно следит за мной.
Кто она? Откуда? Что эти люди собирались с ней сделать?
Она невзрачная, но очень подвижная, и у нее живые черные глаза. Она не разговаривает: на шее — неровный красный рубец от недавней раны. Немудрено, что она замерла, едва к горлу приставили нож. Она зачарованно смотрит, как я пишу. Когда я предложил ей перо, она покачала головой.
В ту первую ночь я поразился, что мое лицо не произвело на нее никакого впечатления.
— Я безобразен, — предупредил я, перед тем как отбросить с ее лица капюшон своего плаща. — Ты даже не представляешь насколько. Но разве это не лучше, чем лживое смазливое личико — как у тех мужчин, что хотели тебя увести?
Она кивнула и медленно сдвинула капюшон. Ее черты ничуть не исказились от увиденного. Наверное, ее заставил смириться голый расчет: я спас ее, а значит, была вероятность, что человек я добрый. Вырази она свое отвращение, возможно, пришлось бы вернуться к тому, кто продал ее аристократам.
Или… ее могли бы убить.
Чтобы заполнить паузу, я мысленно дал ей имя и придумал запутанную историю дурного обращения с последующим похищением. Я воображал все новые ужасы, словно и не заступился за нее, хотя прекрасно понимал, что без моей помощи ее ожидало унижение. Я приукрасил свой рассказ таким множеством мрачных подробностей, что теперь дрожу при виде героини своих кошмарных грез.
Что бы ей грозило? И что мне делать с ней теперь?