Раньше я бы посмеялся над любым, кто борется с тем, чтобы поднять такой маленький вес.
Слабость.
Жалость.
Стыд.
Я бы мог использовать все эти слова.
Слова, которые я и использую.
Слова, которые теперь мне приходится преодолевать.
Раньше тринадцать килограммов для меня были ничем. Сейчас они — всё.
Рубеж.
Для этого потребовались недели, если не больше. Это стоило каждой капли крови, пота и боли в моем теле, которыми я пожертвовал.
Но это моя новая реальность. Никогда уже не будет так, как прежде. Каждый день будет борьбой. Сражением. Горьким напоминанием о том, кем я был когда-то и кем могу быть теперь. О том, что за считанные минуты — чертовы секунды — стало с моей жизнью. Стремительно и быстро, но это изменило мою оставшуюся жизнь.
Я видел такое раньше, был свидетелем этого гнева. Я лицом к лицу сталкивался с этой яростью бесчисленное количество раз. Но никогда до конца не понимал этого, пока эти сила, гнев и ярость не обрушились на меня. Не нужно много времени, чтобы огонь нанес свой ущерб, оставив шрамы, оставив свой след на тебе — на твоей душе. Оставив тебя… иным. Огонь, может, и погас давным-давно, но ожоги внутри остаются намного дольше после того, как огонь потушен.
Я не тот Адам, каким был раньше. И никогда больше им не буду. Тот Адам пропал, исчез вместе с серым и черным дымом. А что осталось от него… я до сих пор еще не выяснил. Но одно слово продолжает всплывать в моих мыслях.
Чудовище.
— Я соврал, — говорит Льюис, прервав мои мысли. — Дай мне еще пять.
— Нет. — Мое рванное дыхание звучит как пыхтение. Пот продолжает литься по моему лицу в глаза, создавая другое жжение, которое ощущается слишком знакомым.
— Да! — заявляет он.
— Пошел ты! — выдавливаю я сквозь сжатые зубы. Мои руки, поднятые над головой, трясутся.
— Еще три!
— Я тебя ненавижу! — рычу я.
— Два!
— Сукин сын! — Я практически кричу.
— Еще один, — кричит он, только чтобы подбодрить меня.
С моих губ срывается громкий рык, пока я в последний раз поднимаю тяжесть мира, замаскированную под тринадцать килограммов. И когда я бросаю гирю на землю, сквозь мое тело пробегает такой мощный прилив. Возбуждение, которое я не испытывал уже очень долгое время.
Я закрываю глаза и переношусь назад в то время, когда испытывал такие ощущения каждый день. Езда на машине с братом, сирены воют над головой, гудок сигналит так громко, чтобы услышал каждый. Адреналин впрыскивается прямо в наши вены. Это были те моменты, ради которых я жил. Возбуждение, когда мы останавливаемся там, где стоит наш противник — ожидая, призывая нас. Насмехаясь.
Это был наш личный подпольный ринг, где было только одно правило.
Не. Проиграть.
Наше единственное правило. Единственная заповедь.
На карту было поставлено слишком много — слишком много риска, если бы мы не победили.
Никогда не позволяй огню победить. Никогда не позволяй огню справиться с тобой.
Но я не справился с этим, и ущерб от этого свалился прямо на меня, на мои плечи.
Шрамы, оставшиеся после этого, будут вечным доказательством поражения. Моего поражения.
— Хорошая работа, — говорит Льюис; он осматривает мои плечи, бицепсы, затем возвращается к изгибу моей шеи. — Повреждений нет, кровотечения нет, волдырей нет. На четверочку. Выглядишь хорошо.
Я практически смеюсь от его слов. Возможно, я бы рассмеялся, если бы не был так измотан. Потому что точно знаю, что уже никогда больше не буду выглядеть хорошо — не важно, что доктора или Льюис пытаются сказать мне.
Различные больницы, бесчисленное количество встреч и множество пластических хирургов — все говорят именно это.
Мы можем попытаться.
Попытаться. Это лучшее, что они могут предложить — лучшее, что могут сделать.
Но я не заинтересован пытаться. Как сказал Йода: «Сделать или не сделать — это не пытаться». Я не вижу смысла полосовать еще больше частей своего тела, чтобы исправить то, что, я знаю, непоправимо.
— Может, когда пройдет немного времени, ты обдумаешь это, — умоляя, сказала моя мама с надеждой.
Но каждый взгляд, каждое ее нежелание смотреть куда-либо, кроме непострадавшей части моего лица, говорит о том, что у нее не хватает смелости позволить своему взгляду опуститься ниже моего подбородка. Каждый раз, когда смотрит на меня, она игнорирует мое левое ухо, всю эту сторону моего лица и плеча. Она полна решимости не обращать внимания на мои шрамы, что в итоге еще больше подчеркивает их.
Но я принял решение. Мне пришлось принять это. А сейчас это сделали и все остальные.
— На следующей неделе мы перейдем к восемнадцати килограммам. А потом мы на самом деле увидим, что ты сможешь сделать, — говорит Льюис, самодовольная улыбка вырисовывается на его лице — уже планирует мой следующий час в аду.
— Не могу дождаться, — бормочу я, едва поднимая голову.
Его ухмылка превращается в легкий смех, а затем он начинает делать пометки в блокноте о моем восстановлении и любых улучшениях, которые заметил во время нашей тренировки.
— Я прошел? — спрашиваю я, потянувшись за своей бутылкой с водой.
— Ты идешь на поправку, — он смотрит на меня, — в физическом плане.
В физическом плане. Эти слова привлекают мое внимание.
Я поднимаю взгляд и наблюдаю, как он складывает руки на животе, распрямляет плечи и склоняет голову. Эту позу я уже видел прежде. Это происходит каждый раз, когда из физиотерапевта он превращается в психотерапевта.
Ненавижу, когда он так делает.
— Расскажи мне о своих планах на выходные, — спрашивает он.
Можно было бы подумать, что это достаточно простой вопрос. Обычный пустой разговор о всякой фигне между парнями. Но на самом деле это не так. Я знаю, что он делает. Он использовал эту тактику на мне несколько раз прежде, и это приводило его прямо к тому же, к чему приведет и сейчас.
В никуда.
Если бы я нуждался или хотел бы поговорить с психотерапевтом, уверен, что мог бы позвонить на любой из четырех номеров моей мамы, которые у меня на быстром наборе.
— Ну, давай посмотрим, — начинаю я, отклоняясь назад на скамейку для пресса. Я притворяюсь, что задумываюсь об этом, когда на самом деле уже знаю, чем именно займусь. Часами буду снова и снова наносить медицинские крема на свои увечья, перевязывая их снова и снова на случай возникновения волдырей и заканчивая это все марафоном с Рокки и посиделками с Максом. Но я не говорю ничего из этого. Вместо этого говорю то, что, точно знаю, больше выведет его из себя. С сарказмом и жалостью к самому себе.
— У меня на примете есть несколько девушек, которых я мог бы пригласить хорошо провести время вместе, но ни одна из них не выглядит так, что готова играть в медсестру — тем более, когда это не означает что-то развратное. — Я издевательски подмигиваю. — Это может тебя удивить, но, похоже, женщины не заинтересованы заниматься сексом с чудовищем со шрамами.
Льюис едва заметно вздрагивает. Вероятно, потому, что сейчас он уже привык к моим циничным, презрительным замечаниям.
— На этих выходных мои парни на замене. Все еще готовые работать, несмотря на то, что крыша обвалилась прямо на них.
Он даже ни разу не моргнул.
— И я бы лучше сжег свою вторую руку, чем встретился со своей матерью. Так что, да. Такие у меня планы на выходные, — говорю я, широко и злобно улыбаясь. — Что ты сказал, Льюис? Хочешь потусоваться с ожесточенным, безработным двадцатидевятилетним парнем? Клянусь, — я поднимаю свою правую руку, — что чертовски хорошо проведу время.
Льюис сжимает свои губы, это его первая и единственная реакция.
— Звучит, как будто так и есть.
Я дважды приподнимаю свои брови. Я не соврал, когда сказал, что собираюсь чертовски хорошо провести время. Я собираюсь. Всегда поднимает настроение хорошая шутка. Даже на свидании — пусть она и ужасная.