Мы проходим мимо детей, играющих в своих дворах, и взрослых, старающихся выполнить все работы в садах, пока солнце не поднялось высоко. Прекрасный летний день полностью контрастирует с моим настроением, и почему-то это еще больше бесит меня. Я ускоряюсь и топаю, шагая по асфальту. В груди боль, в глазах жжение, но я не плачу. Не кричу. Я сдерживаю все внутри, позволяя этому изводить меня.
Мой путь преграждает неизвестно откуда возникшая рука, схватившая меня за плечо. Я пытаюсь освободиться от нее, но она снова сжимается. Глаза горят от долго сдерживаемых слез. Не хочу терять самообладание перед кем-то в этом городе.
— Отпусти меня. — Стараюсь придать нотки ярости своему голосу, но он дрожит от боли, разрывающей мне грудь и стоящей комом в горле.
— Пойдем ко мне, и я смогу заставить тебя почувствовать себя лучше.
Я узнаю этот голос. Коннор. Парень из школы. С ним еще ребята, с которыми я обычно флиртую в коридорах на перемене. Мне становится хорошо. Я чувствую себя лучше. Нужной. Но они не те, кого я хочу. Я грубо пихаю Коннора, отталкивая от себя, в надежде, что он отпустит мою руку, чтобы удержать равновесие. Но его рука на моем запястье только сжимается. Стального цвета глазами он смотрит на меня и рычит:
— Какого черта? Неудивительно, что собственная мать тебя терпеть не может!
Слова ранят, но у меня нет шанса отреагировать. Коннор толкает меня спиной на дорогу. Я слышу сигнал автомобиля, а затем чувствую удар. Проезжаюсь по тротуару, обдирая кожу об асфальт.
— Мне так жаль! — Мужчина спрыгивает с велосипеда. — Ты в порядке? — Он ощупывает мое тело, проверяя на наличие повреждений, но не лапает меня. Пока еще нет. Для этого нужно мое, в некотором роде, разрешение. Это незначительный жест, но я ценю его. Тело горит в тех местах, которыми я проехалась по тротуару, заработав кровоточащие ссадины на коленях, локтях и ладонях. Все, что я могу сделать, это кивнуть, потому что боюсь открыть рот, опасаясь звуков, рвущихся на свободу. Мужчина помогает мне подняться на дрожащие ноги, пока безостановочно извиняется за то, как он пытался съехать с тротуара, но единственный путь к отступлению был занят проезжающим автомобилем.
— Я в порядке, — умудряюсь сказать я, возвращаясь на тротуар.
Коннор с друзьями ржут надо мной, стоя у витрины винного магазина. Хозяин медлит за стойкой, его взгляд мечется между мной и парнями, словно он не может решить, стоит ли ему выйти или сначала закончить обслуживать клиента.
Рис наблюдает за парнями, но ничего сделать не может. Он никому не виден. Никто его не услышит. В этот момент мой гнев перекрывает все остальное, и направлен он на Риса. Зачем ему надо было убивать себя? Почему для меня он не может быть настоящим?
Я отворачиваюсь, мне нужно немного дистанцироваться от постоянной боли в сердце, но прежде, чем я успеваю дойти до конца улицы, сзади раздается резкий звук бьющегося стекла. Все изумленно смотрят на Коннора и его друзей. Владелец магазина, бросив своего клиента, выбегает наружу, а парни изумленно смотрят на пустой витринный проем. Мужчина, приказав им стоять на месте, вытаскивает мобильный телефон и вызывает полицию.
Рис выходит из магазина и подходит ко мне, переплетая наши пальцы. Уголки моего рта приподнимаются в улыбке, которая постепенно расплывается по всему лицу. Гнев полностью исчезает.
— Что ты наделал? — шепчу я.
— Они чуть не убили тебя. — Лицо Риса будто каменное. Он в ярости. — Теперь будем надеяться, они никогда больше не обидят тебя.
— Ты разбил витрину?
Он притягивает меня к себе, и мы уходим с места происшествия.
— Я бы разорвал их на куски, если бы мог. — Он пожимает плечами, словно в этом нет ничего особенного. Рис не представляет себе, что он первый за очень долгое время, кто вступился за меня, кому я не безразлична.
Мы сворачиваем за угол — там находится кафе. Я толкаю перед собой дверь и подхожу к стойке.
— Просто кофе. — Я достаю из сумки пару купюр, кладу на стойку пятерку и спрашиваю Риса: — Хочешь чего-нибудь?
— С кем вы разговариваете? — Мальчик за стойкой смотрит на меня и на пустое пространство рядом со мной. Между его бровями образуется складка. Никто, кроме меня, не может видеть Риса. Я качаю головой и отвечаю:
— Ох. Хм. Просто кофе, — и протягиваю ему деньги. Он настороженно поглядывает на меня, отсчитывая сдачу. Я хватаю у него из рук деньги, беру чашку в конце стойки и сажусь за столик в дальнем углу. Рис садится напротив меня, осматриваясь вокруг.
Желудок ухает вниз, вся кровь отливает от лица. Как я могла быть такой бесчувственной? Отодвинув стул, я вскакиваю, спеша покинуть то самое место, где Рис впервые понял, что его жизнь не такая, как он себе представлял. Где он встретил своего кровного отца — в первый и последний раз. Рис поднимает руку и низким, но мягким голосом говорит мне, что все в порядке. После минутного колебания я изучаю выражение его лица, чтобы понять, правда ли это или он просто храбрится, а потом ставлю стул на место. Остальные посетители смотрят на меня, и я дарю им извиняющуюся улыбку.
— Скоро вернусь, — шепчу я, показывая Рису свои руки. Он снова напрягается, но я не задерживаюсь. Открыв дверь в туалет, я подхожу к раковине и смываю грязь и кровь с ладоней, локтей и коленей, после чего возвращаюсь к Рису.
Провожу пальцами по ободку чашки. От горячего напитка поднимается пар. Я перевожу взгляд на Риса, который осматривает кофейню с таким презрением, что от него покалывает кожу. Проглотив ком в горле, я спрашиваю:
— Что бы ты сказал ему? Своему отцу?
Он поворачивается ко мне.
— Что я его ненавижу. Что я очень хотел бы, чтобы он никогда не появлялся. Что было бы лучше, если бы вместо меня умер он.
Я качаю головой и снова спрашиваю:
— Что бы ты сказал своему отцу?
С минуту пристально изучая меня, Рис расслабляется, и его гнев уходит, когда он понимает, что я говорю не о кровном отце. Я спрашиваю о настоящем папе. О том, который был с ним рядом каждый день, пока Рис взрослел. О том, кто учил его ездить на велосипеде и водить машину. О том, кто ходил на его спортивные матчи и забирал домой, когда тот был настолько пьян или под кайфом, что был не в состоянии самостоятельно передвигаться.
— Так много всего, — с трудом выдавливает Рис, проводя рукой по волосам.
Дотянувшись до сумки, я достаю маленький диктофон. Обычно я использую его, чтобы поговорить о маме, и называю его голосовым дневником. Быстрым движением я вставляю в него чистую кассету и двигаю по столу.
Сегодня он для Риса.
Он с любопытством приподнимает бровь, глядя на устройство, а затем встречается взглядом со мной.
— Скажи ему, — шепчу я.
— Живые не могут меня слышать, Джайдин.
На этот раз бровь приподнимаю я.
— Кроме тебя, но ты особенная, — подмигивает он мне.
Мое лицо тут же вспыхивает, окрашиваясь румянцем, а губы растягиваются в улыбке, хотя я изо всех сил сжимаю их, чтобы скрыть тот эффект, который он на меня оказывает.
— В кино и телевизионных шоу это работает. Может, и мы попробуем?
Он хочет разубедить меня, но отчаянно желает, чтобы это сработало. Кончиками пальцев он с надеждой тянется к диктофону и забирает его. Не позволяя самому себя разубедить, Рис встает и выходит из кафе вслед за каким-то пожилым мужчиной.
Через несколько часов мы стоим перед домом в стиле ранчо. Когда Рис вернулся в кофейню, мы проверили диктофон, и, конечно, его голос был записан. Я не слушала само сообщение. Оно предназначалось не мне, а кое-кому, живущему в этом доме.
Рис кивает, что он готов, и я нажимаю на кнопку дверного звонка. Мы недолго ждем, и к двери подходит пожилой джентльмен.
— Мистер Винтерс?
— Да.
— Меня зовут Джайдин Эндрюс. Я подруга Риса. Можно войти?
Он в замешательстве сдвигает брови — ведь его сын умер больше года назад — но широко открывает дверь, позволяя мне войти. Дом чистый и очень стильный, оформленный в яркой цветовой гамме. Совсем не похож на дом моей матери. Он жестом приглашает меня присесть на диван, а сам усаживается в элегантное желтое с цветами кресло, так контрастирующее с его мужественной фигурой.