Вот и лето девяноста четвертого исключением не стало. Дурсли его старательно не замечали — я бы сказала, даже боязливо, ведь по приезде на Тисовую их милый коттеджик слегка тряхануло, едва Петуния попыталась открыть на племянника рот. Вот только, как и в прошлом и позапрошлом годах, по-настоящему спокойным был лишь июль. Да, у нас было целых три с половиной спокойных недели. Целых три с половиной недели мелкий приходил в себя, в свое удовольствие химичил в своей части лаборатории, переписывался с Невиллом и прочими, наведывался со мной за компанию в Косой и Лютный. А потом у него начал болеть шрам на лбу, а у меня темнеть метка. И нет, эти два события мы никак не связали — это было бы слишком даже для моей паранойи. Так что еще пару дней все было хорошо. Пока...
Пока, вернувшись как-то днем со смены, я не обнаружила Воробья, невколько бледного и взволнованного у себя в гостиной. И первым делом шкет поинтересовался, как там поживает моя татушка. Поживала та совершенно неплохо, судя по ставшей самую малость темнее и четче змее. Damnú air! (п/а: ирл. Проклятье!)
— И чего это ты так ею заинтересовался, Воробушек? — спросила я, уже понимая, что мне не понравится его ответ.
— А мне сегодня кошмар приснился, — как-то нервно ответил мелкий. А потом все же не сдержался и коротко выматерился. По-английски, что означало, что он уже почти успокоился и взял себя в руки: как и я, во время наиболее сильных эмоциональных потрясений ребенок предпочитал выражаться по-гаэльски. Мелкий вообще подцепил от меня много чего, начиная от жеста, которым от в минуты задумчивости ерошил волосы, заканчивая увлечением фармацевтикой. К примеру, он, если была на то необходимость, замечательно имитировал ирландский акцент. Так что, когда я слышала, что его преподаватели хором утверждали, что он — вылитый отец, я только насмешливо хмыкала. О да, вылитый Джеймс Поттер, особенно учитывая его слегка характерную манеру двигаться и махать палочкой во время боя...
А кошмар, что так встревожил Воробышка, заставил по-другому посмотреть на представление в Воющей хижине. До этого я считала, что разыгрывался фарс для шкета, чтоб мальчишка поверил в то, что у него есть хоть один близкий человек, крестный, способный заменить ему отца. Только я не могла понять, зачем же такие сложности, зачем было отпускать крысу, по-видимому, все же пойманную некоторое время назад? Ведь тогда Воробей был бы полностью под контролем Дамблдора, все двадцать четыре часа в сутки. Неужели так важно, чтоб летом ребенок жил с не слишком любившими магию и Гарри опекунами, вдали от тех, кто его любит? Кого в таком случае хочет вырастить из Поттера господин директор, если такие «качели» — крайнее неприятие, если не ненависть Дурслей и практически всеобщее поклонение в школе — не могли не сказаться на хрупкой психике мальчишки, которому был поставлен диагноз «РДА»? (п/а: РДА — синдром раннего детского аутизма) Но, как следовало из сна мелкого, я была слишком плохого — хотя, это как посмотреть — мнения о Главе Визенгамота, он вовсе не выращивал из Гарри Поттера нового Темного Лорда.
Ведь сон был не просто сон — в этом и Воробей, и я были уверены на сто процентов. То, что видел ночью парень, происходило на самом деле, не в Англии, а в далекой Албании. Там, в придорожной гостинице незадачливая волшебница Берта Джоркинс на свою беду столкнулась с Питером Петтигрю и узнала его. А сам Хвост был в гостинице не один, а в компании с неким существом, которого низкорослый толстяк называл «Повелитель» и «Мой Лорд» и от лица которого и видел сон малыш. Для мисс Джоркинс эта встреча закончилась весьма плачевно: ее память была безжалостно выпотрошена, а она сама потом — убита. К сожалению, что же такого полезного уловил Повелитель Хвоста в траченной не слишком умелым Обливиэйтом памяти Берты, осталось неясным. Однако, и то, что мы смогли восстановить, было настораживающим: мисс Джоркинс видела кого-то, кто считался мертвым. И пусть я не вспомнила ни имени, ни лица погибшей в Албании ведьмы, под ложечкой все же неприятно засосало: помнить Берта могла и обо мне, а встречаться с тем, кого раздобыл Крыс в Албании, мне не хотелось совсем. Я хорошо помнила, откуда своего подселенца привез в девяноста первом Квирелл.