Третья родинка расположилась с левой стороны его шеи, рядом с кадыком. Кадык двигался то вверх, то вниз, притягивая мой взгляд. Родинка приходила в движение вместе с ним, пульсировала и выглядела как живая. Я как завороженная не отрывала от нее глаз. Родинка маленьким теплым солнышком влекла меня. Так хотелось дотронуться, почувствовать ее, прижаться к красивой шее. Терпения оставаться без движения у меня не хватило. Легкой, беззвучной поступью, не отрывая глаз от медовой родинки, я приблизилась к Мандзю и лизнула его в шею. Втянула носом запах кожи тенина и тут же утонула в смеси ароматов весеннего цветка сакуры, персикового бутона, сладкого нектара и ягод, что растут на склоне гор жарким летом. От такой свежей сладости закружилась голова.
Мандзю вздрогнул и удивленно посмотрел на меня:
– Лисица? – В его мягком теплом голосе не было ни капли злобы. Напротив, он с заботой осмотрел меня и, только убедившись, что со мной все в порядке, облегченно вздохнул и ласково погладил меня по голове. – Откуда ты здесь?
Так по-доброму со мной даже родная мать не обращалась.
– Кай-кай! – Я не смогла сдержать восторга, оттолкнувшись четырьмя лапами, взмыла вверх, обернулась девушкой и села напротив Мандзю.
Наши взгляды встретились. Я смотрела в его темные, почти черные глаза и тонула во мраке. Мандзю с любопытством и лаской смотрел на меня, но мне этого было недостаточно. Я хотела, чтобы он открылся мне, впустил внутрь, позволил прикоснуться к своей душе. Мать рассказывала мне, как кицунэ находят себе пару. Они встречаются взглядом и с помощью глаз проникают вглубь друг друга. Так они впускают в души. Взгляд по-особенному открывался, и можно было поздороваться с духом того, кому собираешься посвятить свою жизнь. Мать говорила, что в этот момент кицунэ чувствует, что она, наконец, нашла свой дом. Утонув в глазах партнера, она обретает душевный покой.
Заглянув в глаза Мандзю, я захотела испытать то же самое. Чтобы почувствовать рядом с ним, что я дома. Но он не открывал мне свой взгляд. «Ну же, откройся, впусти меня!» – молила я его про себя. Мандзю оставался глух к моим внутренним мольбам. А мать говорила, что твоей истинной любви слов не надо, ей достаточно будет взгляда. Обманщица! Этот тенин не услышал первой любви кицунэ.
– Так ты кицунэ! – воскликнул Мандзю и с восхищением посмотрел на меня. – Как ты прекрасна в человеческом облике.
Я знала цену собственной красоты. Ни один смертный и ни один дзинко[21] не мог остаться равнодушным при виде меня. В моей семье все обладали прекрасной внешностью. Но мои глаза отличались от остальных представителей моей расы – крупный миндаль, внутри которого распласталось пасмурное небо. Мои глаза не были черными или карими. Они были серыми, как весенний ручей, оживший на вершине горы, стремящийся вниз, прорубая себе путь через снег, запертый в ледяной панцирь. А волосы были так же густы и блестящи, как и шерсть в моей лисьей шубке. Они были цвета переспелого каштана, который так любят собирать смертные по осени. А моему стройному, гибкому телу могла позавидовать сама Инари. Я знала силу и притягательность своего человеческого обличья. Поэтому и предстала перед Мандзю, чтобы он увлекся мной так же сильно, как успела я увлечься им за те несколько мгновений, пока наблюдала за ним, прячась в траве.
– Привет, – я улыбнулась ему своей самой обворожительной улыбкой.
– Здравствуй, милая кицунэ. – Продолжая улыбаться мне, Мандзю предложил сесть рядом. – Как ты здесь оказалась? Здесь не обитают лисы. Это владения Аматерасу. Ты заблудилась?
– Вовсе нет. – Я присела с ним рядом и почувствовала тепло. Я намеренно села близко, чтобы наши локти соприкасались время от времени.
– Вот как? – вздернул ровную бровь Мандзю. – Как зовут тебя и что ты здесь делаешь?
– Мизуки. Меня взяла в услужение Аматерасу.
Он повернулся ко мне лицом и с интересом посмотрел на меня.
– Впервые слышу, чтобы Высшая богиня брала в услужение кицунэ. Ведь вы, лисы, обычно служите богине Инари. С чего вдруг Аматерасу брать тебя в слуги?
Отведя взгляд, я провела ладонью по волнам мягкой травы. Мне нелегко было вспоминать об отце и том, что совершила ради него. А об отцовском гневе даже думать было страшно. Никогда не забуду его толстую палку. Но Мандзю я доверяла. Мой лисий инстинкт всегда безошибочно подсказывал, кому можно довериться, а кому не стоит.